Подкинули мне вопросик из тестов для 7-летних детей, поступающих в первый класс
чур в гугле не подсматривать!

Собака -3
Утка -3
Корова -2
Овца -2
Кукушка -4
Свинья -3
Петух -8
Ослик -?

Получается 2 или 3
"И-а", а вот а то сколько обычно а много И-ааа, как и Б-еее, ну если у овцы 2 значит и у осла 2 ?
Петух всему подсказка:)

Мне понравилась для 5 класса задачка, мои сотрудники, многие с высшим техническим, не решили:)
В комнате одна лампочка, дверь закрыта, перед дверью три выключателя, один выключатель включает эту лампочку.
Как войдя в комнату только один раз однозначно определить какой выключатель включает эту лампочку?

два из трех включить
зайти
Если свет не горит, значит третья.
Если горит
выйти
Выключить одну из включенных если погас угадали,нет вторая. из включенных.

Неа, Оль, войти можно один раз, значит и увидеть тоже.
Даю подсказку, пусть лампочка не на потолке, а из бра будет:)

Включить один выключатель. Немного подождать, затем выключить , включить второй выключатель - войти - если свет не горит, потрогать лампочку- если она теплая - - то первый выключатель , если нет - то третий выключатель.
Мы еще в студенческие годы решали такие ребусы:)

Из инета...

Это серое, ничем не примечательное здание на Старой площади в Москве редко привлекало внимание проезжающих мимо. Настоящее зрелище ожидало их после поворотов направо и трех минут езды – собор Василия Блаженного, Красная площадь и, конечно же, величественный и легендарный Кремль. Все знали – одна шестая часть земной суши, именуемая СССР, управлялась именно отсюда. Все немного ошибались. Нет, конечно же, высокие кабинеты были и в Кремле, но, по-настоящему рулили Советской империей те, кто помещался в том самом сером здании на Старой площади – в двух поворотах и трех минутах езды. И именно здесь помещался самый главный кабинет страны, кабинет генерального секретаря ЦК КПСС, и в данный исторический момент, а именно ранней весной 1966 года, в нем хозяйничал Леонид Брежнев. Сегодня в коридорах этого серого здания царила непривычная суета. Можно даже сказать – переполох. Понукаемая нетерпеливыми окриками генсека, партийно-чиновничья рать пыталась выполнить одно-единственное, но срочное задание. Найти гражданина СССР Армада Мишеля. Все началось с утра. Генсеку позвонил взволнованный министр иностранных дел и в преддверии визита в СССР президента Французской Республики генерала Шарля де Голля доложил следующее. Все службы к встрече готовы. Все мероприятия определены. Час назад поступил последний документ – от протокольной службы президента Франции, и это тоже часть ритуала, вполне рутинный момент. Но один, третий по счету, пункт протокола вызвал проблему. Дело в том, что высокий гость выразил пожелания, чтобы среди встречающих его в Москве, причем непосредственно у трапа, находился его ДРУГ и СОРАТНИК (именно так) Армад Мишель (смотри приложенную фотографию), проживающий в СССР. — Ну и что? – спокойно спросил генсек. – В чем проблема-то? — Нет такого гражданина в СССР, — упавшим голосом ответствовал министр. – Не нашли, Леонид Ильич. — Значит, плохо искали, — вынес приговор Брежнев. После чего бросил трубку, нажал какую-то кнопку и велел поискать хорошо. В первые полчаса Армада Мишеля искали единицы, во вторые полчаса – десятки. Спустя еще три часа его искали уже тысячи. Во многих похожих зданиях. В республиках, краях и областях. И вскоре стало ясно: Армад Мишель – фантом. Ну не было, не было в СССР человека с таким именем и фамилией. Уж если весь КГБ стоит на ушах и не находит человека, значит его просто нет. Те, кто успел пожить в СССР, понимают – о чем я. Решились на беспрецедентное – позвонили в Париж и попросили повторить 3-й пункт протокола. Бесстрастная лента дипломатической связи любезно повторила – АРМАД МИШЕЛЬ. Забегая вперед, замечу – разумеется, французский лидер не мог не знать, под какими именно именем и фамилией проживает в СССР его друг и соратник. Он вполне намеренно спровоцировал эти затруднения. Это была маленькая месть генерала. Не за себя, конечно. А за своего друга и соратника. А на Старой площади тем временем назревал скандал. И во многих других адресах бескрайнего СССР – тоже. И тут мелькнула надежда. Одна из машинисток серого здания не без колеб@ний сообщила, что года три назад ей, вроде, пришлось ОДИН раз напечатать эти два слова, и что тот документ предназначался лично Никите Хрущеву – а именно он правил СССР в означенном 1963-м году. Сегодня нажали бы на несколько кнопок компьютера и получили бы результат. В 66-м году десятки пар рук принялись шерстить архивы, но результата не получили. Параллельно с машинисткой поработали два узко профильных специалиста. И она вспомнила очень существенное – кто именно из Помощников Хрущева поручал ей печатать тот документ. (Это была очень высокая должность, поэтому Помощники генсеков писались с большой буквы). По игре случая этот самый Помощник именно сегодня отрабатывал свой последний рабочий день в этой должности. Пришедший к власти полтора года назад Брежнев выводил хрущевские кадры из игры постепенно, и очередь этого Помощника наступила именно сегодня. Ринулись к помощнику, который ходил по кабинету и собирал свои вещи. Помощник хмуро пояснил, что не работал по этому документу, а лишь выполнял поручение Хрущева, и только тот может внести в это дело какую-то ясность. Помощнику предложили срочно поехать к Хрущеву, который безвыездно жил на отведенной ему даче. Помощник категорически отказался, но ему позвонил сам генсек и намекнул, что его служебная карьера вполне может претерпеть еще один очень даже интересный вираж. Спустя два часа Помощник сидел в очень неудобной позе, на корточках, перед бывшим главой компартии, который что-то высаживал на огородной грядке. Вокруг ходили плечистые молодые люди, которые Хрущева не столько охраняли, сколько сторожили. 72-летний Хрущев вспомнил сразу. Ну, был такой чудак. Из Азербайджана. Во время войны у французов служил, в партизанах ихних. Так вот эти ветераны французские возьми и пошли ему аж сто тысяч доллАров. (Ударение Хрущева – авт. ). А этот чудак возьми и откажись. Ну, я и велел его доставить прямо ко мне. И прямо так, по партийному ему сказал: нравится, мол, мне, что ты подачки заморские не принимаешь. Но, с другой стороны, возвращать этим капиталистам деньги обидно как-то. А не хочешь ли ты, брат, эту сумму в наш Фонд Мира внести? Вот это будет по-нашему, по-советски! — И он внес? – спросил Помощник. — Даже кумекать не стал, — торжествующе сказал Хрущев. – Умел я все ж таки убеждать. Не то, что нынешние. Короче, составили мы ему заявление, обедом я его знатным угостил, за это время нужные документы из Фонда Мира привезли, он их подписал и вся недолга. Расцеловал я его. Потому как, хоть и чудак, но сознательный. Помощник взглянул на часы и приступил к выполнению основной задачи. — Так это ж кличка его партизанская была, — укоризненно пояснил Хрущев. – А настоящее имя и фамилия у него были – без поллитра не то, что не запомнишь – не выговоришь даже. Помощник выразил сожаление. А Хрущев побагровел и крякнул от досады. — А чего я тебе про Фонд Мира талдычу? Финансовые документы-то не на кличку ведь составляли! – Он взглянул на своего бывшего Помощника и не удержался. – А ты, я смотрю, как был муд@к муд@ком, так и остался. Спустя четверть часа в Фонде Мира подняли финансовую отчетность. Затем пошли звонки в столицу советского Азербайджана – Баку. В Баку срочно организовали кортеж из нескольких черных автомобилей марки «Волга» и отрядили его на север республики – в город Шеки. Там к нему присоединились авто местного начальства. Скоро машины съехали с трассы и по ухабистой узкой дороге направились к конечной цели – маленькому селу под названием Охуд. Жители села повели себя по-разному по отношению к этой автомобильной экспансии. Те, что постарше, безотчетно испугались, а те, что помладше, побежали рядом, сверкая голыми пятками. Время было уже вечернее, поэтому кортеж подъехал к небольшому скромному домику на окраине села – ведь теперь все приехавшие знали, кого именно искать. Он вышел на крыльцо. Сельский агроном (рядовая должность в сельскохозяйственных структурах – авт. ) сорока семи лет от роду, небольшого роста и, что довольно необычно для этих мест, русоволосый и голубоглазый. Он вышел и абсолютно ничему и никому не удивился. Когда мы его узнаем поближе, мы поймем, что он вообще никогда и ничему не удивляется – такая черта натуры. Его обступили чиновники самого разного ранга и торжественно объявили, что агроном должен срочно ехать в Баку, а оттуда лететь в Москву, к самому товарищу Брежневу. На лице агронома не дрогнул ни один мускул, и он ответил, что не видит никакой связи между собой и товарищем Брежневым, а вот на работе – куча дел, и он не может их игнорировать. Все обомлели, вокруг стали собираться осмелевшие сельчане, а агроном вознамерился вернуться в дом. Он уже был на пороге, когда один из визитеров поумнее или поинформированнее остальных, вбросил в свою реплику имя де Голля и связно изложил суть дела. Агроном повернулся и попросил его поклясться. Тот поклялся своими детьми. Этой же ночью сельский агроном Ахмедия Джабраилов (именно так его звали в миру), он же один из самых заметных героев французского Сопротивления Армад Мишель вылетел в Москву. С трапа его увезли в гостиницу «Москва», поселили в двухкомнатном номере, дали на сон пару часов, а утром увезли в ГУМ, в двухсотую секцию, которая обслуживала только высшее руководство страны, и там подобрали ему несколько костюмов, сорочек, галстуков, обувь, носки, запонки, нижнее белье, плащ, демисезонное пальто и даже зонтик от дождя. А затем все-таки повезли к Брежневу. Генсек встретил его, как родного, облобызал, долго тряс руку, сказал несколько общих фраз, а затем, перепоручив его двум «товарищам», посоветовал Ахмедии к ним прислушаться. «Товарищи» препроводили его в комнату с креслами и диванами, уселись напротив и предложили сельскому агроному следующее. Завтра утром прибывает де Голль. В программу его пребывания входит поездка по стране. Маршрут согласован, но может так случиться, что генерал захочет посетить малую родину своего друга и соратника – село Охуд. В данный момент туда проводится асфальтовая дорога, а дополнительно предлагается вот что (на стол перед Ахмедией легла безупречно составленная карта той части села, где находился его домик). Вот эти вот соседские дома (5 или 6) в течение двух суток будут сравнены с землей. Живущих в них переселят и поселят в более благоустроенные дома. Дом агронома наоборот – поднимут в два этажа, окольцуют верандой, добавят две пристройки, а также хлев, конюшню, просторный курятник, а также пару гаражей – для личного трактора и тоже личного автомобиля. Всю эту территорию огородят добротным забором и оформят как собственность семьи Джабраиловых. А Ахмедие нужно забыть о том, что он агроном и скромно сообщить другу, что он стал одним из первых советских фермеров. Все это может быть переделано за трое суток, если будет соблюдена одна сущая мелочь (на этом настоял Леонид Ильич), а именно – если Ахмедия даст на оное свое согласие. Агроном их выслушал, не перебивая, а потом, без всякой паузы, на чистом русском языке сказал: — Я ничего не услышал. А знаете – почему? — Почему? – почти хором спросили «товарищи». — Потому что вы ничего не сказали, — сказал Ахмедия. «Товарищи» стали осознавать сказанное, а он встал и вышел из комнаты. Встречающие высокого гостя, допущенные на летное поле Внуково-2, были поделены на две группы. Одна – высокопоставленная, те, которым гость должен пожать руки, а другая «помельче», она должна была располагаться в стороне от трапа и махать гостю руками. Именно сюда и задвинули Ахмедию, и он встал – с самого дальнего края. Одетый с иголочки, он никакой физической неловкости не ощущал, потому что одинаково свободно мог носить любой род одежды – от военного мундира до смокинга и фрачной пары, хотя последние пятнадцать лет носил совершенно другое. Когда высокая, ни с какой другой несравнимая, фигура де Голля появилась на верхней площадке трапа, лицо Ахмедии стало покрываться пунцовыми пятнами, что с ним бывало лишь в мгновения сильного душевного волнения – мы еще несколько раз встретимся с этим свойством его физиологии. Генерал сбежал по трапу не по возрасту легко. Теплое рукопожатие с Брежневым, за спинами обоих выросли переводчики, несколько общих фраз, взаимные улыбки, поворот генсека к свите, сейчас он должен провести гостя вдоль живого ряда встречающих, представить их, но что это? Де Голль наклоняется к Брежневу, на лице генерала что-то вроде извинения, переводчик понимает, что нарушается протокол, но исправно переводит, но положение спасает Брежнев. Он вновь оборачивается к гостю и указывает ему рукой в сторону Ахмедии, через мгновение туда смотрят уже абсолютно все, а де Голль начинает стремительное движение к другу, и тот тоже – бросается к нему. Они обнимаются и застывают, сравнимые по габаритам с доном Кихотом и Санчо Панса. А все остальные, — или почти все, — пораженно смотрят на них. Ахмедию прямо из аэропорта увезут в отведенную де Голлю резиденцию – так пожелает сам генерал. Де Голль проведет все протокольные мероприятия, а вечернюю программу попросит либо отменить либо перенести, ибо ему не терпится пообщаться со своим другом. Де Голль приедет в резиденцию еще засветло, они проведут вместе долгий весенний вечер. Именно эта встреча и станет «базовой» для драматургии будущего сценария. Именно отсюда мы будем уходить в воспоминания, но непременно будем возвращаться обратно. Два друга будут гулять по зимнему саду, сидеть в уютном холле, ужинать при свечах, расстегнув постепенно верхние пуговицы сорочек, ослабив узлы галстука, избавившись от пиджаков, прохаживаться по аллеям резиденции, накинув на плечи два одинаковых пледа и при этом беседовать и вспоминать. Воспоминания будут разные, — и субъективные, и авторские, — но основной событийный ряд сценария составят именно они. Возможно, мы будем строго придерживаться хронологии, а может быть и нет. Возможно, они будут выдержаны в едином стилистическом ключе, а может быть и нет. Все покажет будущая работа. А пока я вам просто и вкратце перечислю основные вехи одной человеческой судьбы. Если она вызовет у вас интерес, а может и более того – удивление, то я сочту задачу данной заявки выполненной. Итак, судите сами. Повторяю, перед вами – основный событийный ряд сценария. Вы уже знаете, где именно родился и вырос наш герой. В детстве и отрочестве он ничем кроме своей внешности, не выделялся. Закончил сельхозтехникум, но поработать не успел, потому что началась война. Записался в добровольцы, а попав на фронт, сразу же попросился в разведку. — Почему? – спросили его. — Потому что я ничего не боюсь, – ответил он, излучая своими голубыми глазами абсолютную искренность. Его осмеяли прямо перед строем. Из первого же боя он вернулся позже всех, но приволок «языка» — солдата на голову выше и в полтора раза тяжелее себя. За это его примерно наказали – тем более, что рядовой немецкой армии никакими военными секретами не обладал. От законных солдатских ста грамм перед боем он отказался. — Ты что – вообще не пьешь? — поинтересовались у него. — Пью, – ответил он. – Если повод есть. Любви окружающих это ему не прибавило. Однажды его застали за углубленным изучением русско-немецкого словаря. Реакция была своеобразная: — В плен, что ли, собрался? — Разведчик должен знать язык врага, – пояснил он. — Но ты же не разведчик. — Пока, – сказал он. Как-то он переceкcя с полковым переводчиком и попросил того объяснить ему некоторые тонкости немецкого словосложения, причем просьбу изложил на языке врага. Переводчик поразился его произношению, просьбу удовлетворил, но затем сходил в штаб и поделился с нужными товарищами своими сомнениями. Биографию нашего героя тщательно перелопатили, но немецких «следов» не обнаружили. Но, на всякий случай, вычеркнули его фамилию из списка представленных к медали. В мае 1942 года в результате безграмотно спланированной военной операции, батальон, в котором служил наш герой, почти полностью полег на поле боя. Но его не убило. В бессознательном состоянии он был взят в плен и вскоре оказался во Франции, в концлагере Монгобан. Знание немецкого он скрыл, справедливо полагая, что может оказаться «шестеркой» у немцев. Почти сразу же он приглянулся уборщице концлагеря француженке Жанетт. Ей удалось уговорить начальство лагеря определить этого ничем не примечательного узника себе в помощники. Он стал таскать за ней мусор, а заодно попросил ее научить его французскому языку. — Зачем это тебе? – спросила она. — Разведчик должен знать язык союзников, – пояснил он. — Хорошо, – сказала она. – Каждый день я буду учить тебя пяти новым словам. — Двадцать пяти, – сказал он. — Не запомнишь. – засмеялась она. Он устремил на нее ясный взгляд своих голубых глаз. — Если забуду хотя бы одно – будешь учить по-своему. Он ни разу не забыл, ни одного слова. Затем пошла грамматика, времена, артикли, коих во французском языке великое множество, и через пару месяцев ученик бегло болтал по-французски с вполне уловимым для знатоков марсельским выговором (именно оттуда была родом его наставница Жанетт). Однажды он исправил одну ее стилистическую ошибку, и она даже заплакала от обиды, хотя могла бы испытать чувство гордости за ученика – с женщинами всего мира иногда случается такое, что ставит в тупик нас, мужчин. А потом он придумал план – простой, но настолько дерзкий, что его удалось осуществить. Жанетт вывезла его за пределы лагеря – вместе с мусором. И с помощью своего племянника отправила в лес, к «маки» (французским партизанам – авт. ) Своим будущим французским друзьям он соврал лишь один – единственный раз. На вопрос, кем он служил в советской армии, он ответил, не моргнув ни одним голубым глазом: — Командиром разведотряда. Ему поверили и определили в разведчики – в рядовые, правда. Через четыре ходки на задания его назначили командиром разведгруппы. Еще спустя месяц, когда он спустил под откос товарняк с немецким оружием, его представили к первой французской награде. Чуть позже ему вручили записку, собственноручно написанную самоназначенным лидером всех свободных французов Шарлем де Голлем. Она была предельно краткой: «Дорогой Армад Мишель! От имени сражающейся Франции благодарю за службу. Ваш Шарль де Голль». И подпись, разумеется. Кстати, о псевдонимах. Имя Армад он выбрал сам, а Мишель – французский вариант имени его отца (Микаил). Эти два имени стали его основным псевдонимом Но законы разведслужбы и конспирации обязывали иногда менять даже ненастоящие имена. История сохранила почти все его остальные псевдонимы – Фражи, Кураже, Харго и даже Рюс Ахмед. Все это время наш герой продолжал совершенствоваться в немецком языке, обязав к этому и своих разведчиков. Это было нелегко, ибо французы органически не переваривали немецкий. Но еще сильнее он не переваривал, когда не исполнялись его приказы. И вскоре он стал практиковать походы в тыл врага – малыми и большими группами, в формах немецких офицеров и солдат. Особое внимание уделял немецким документам – они должны были быть без с@чка и задоринки. Задания получал от своих командиров, но планировал их сам. И за всю войну не было ни одного случая, чтобы он сорвал или не выполнил поставленной задачи. Однажды в расположение «маки» привезли награды. И он получил свой первый орден – Крест за добровольную службу. Через два дня в форме немецкого капитана он повел небольшую группу разведчиков и диверсантов на сложное задание – остановить эшелон с 500 французскими детьми, отправляемыми в Германию, уничтожить охрану поезда и вывести детей в лес. Задание артистично и с блеском было выполнено, но себя он не уберег – несколько осколочных ранений и потеря сознания. Он пролежал неподалеку от железнодорожного полотна почти сутки. В кармане покоились безупречно выполненные немецкие документы, а также фото женщины с двумя русоволосыми детьми, на обороте которого была надпись: «Моему дорогому Хайнцу от любящей Марики и детей». Армад Мишель любил такие правдоподобные детали. Он пришел в себя, когда понял, что найден немцами и обыскивается ими. — Он жив, – сказал кто –то. Тогда он изобразил бред умирающего и прошептал что–то крайне сентиментальное типа: — Дорогая Марика, ухожу из этой жизни с мыслью о тебе, детях, дяде Карле и великой Германии. В дальнейшем рассказ об этом эпизоде станет одним из самых любимых в среде партизан и остальных участников Сопротивления. А спустя два года, прилюдно, во время дружеского застолья де Голль поинтересуется у нашего героя: — Послушай, все время забываю тебя спросить – почему ты в тот момент приплел какого–то дядю Карла? Армад Мишель ответил фразой, вызвавшей гомерический хохот и тоже ставшей крылатой. — Вообще–то, — невозмутимо сказал он, — я имел в виду Карла Маркса, но немцы не поняли. Но это было потом, а в тот момент нашего героя погрузили на транспорт и отправили в немецкий офицерский госпиталь. Там он быстро пошел на поправку и стал, без всякого преувеличения, любимцем всего своего нового окружения. Правда, его лицо чаще обычного покрывалось пунцовыми пятнами, но только его истинные друзья поняли бы настоящую причину этого. Ну а дальше произошло невероятное. Капитана немецкой армии Хайнца – Макса Ляйтгеба назначили ни много, ни мало – комендантом оккупированного французского города Альби. (Ни здесь, ни до, ни после этого никаких драматургических вывертов я себе не позволяю, так что это – очередной исторический факт – авт. ) Наш герой приступил к выполнению своих новых обязанностей. Связь со своими «маки» он наладил спустя неделю. Результатом его неусыпных трудов во славу рейха стали регулярные крушения немецких поездов, массовые побеги военнопленных, — преимущественно, советских, — и масса других диверсионных актов. Новый комендант был любезен с начальством и женщинами и абсолютно свиреп с подчиненными, наказывая их за самые малейшие провинности. Спустя полгода он был представлен к одной из немецких воинских наград, но получить ее не успел, ибо еще через два месяца обеспокоенный его судьбой де Голль (генерал понимал, что сколько веревочке не виться…) приказал герру Ляйтгебу ретироваться. И Армад Мишель снова ушел в лес, прихватив с собой заодно «языка» в высоком чине и всю наличность комендатуры. А дальше пошли новые подвиги, личное знакомство с де Голлем, и – победный марш по улицам Парижа. Кстати, во время этого знаменитого прохода Армад Мишель шел в третьем от генерала ряду. Войну он закончил в ранге национального Героя Франции, Кавалера Креста за добровольную службу, обладателя Высшей Военной Медали Франции, Кавалера высшего Ордена Почетного Легиона. Венчал все это великолепие Военный Крест – высшая из высших воинских наград Французской Республики. Вручая ему эту награду, де Голль сказал: — Теперь ты имеешь право на военных парадах Франции идти впереди Президента страны. — Если им не станете вы, мой генерал, — ответил Армад Мишель, намекая на то, что у де Голля тоже имелась такая же награда. — Кстати, нам пора перейти на «ты», – сказал де Голль. К 1951-му году Армад Мишель был гражданином Франции, имел жену-француженку и двух сыновей, имел в Дижоне подаренное ему властями автохозяйство (небольшой завод, по сути) и ответственную должность в канцелярии Президента Шарля де Голля. И именно в этом самом 1951-м году он вдруг вознамерился вернуться на Родину, в Азербайджан. (читай – в СССР). Для тех, кто знал советские порядки, это выглядело, как безумие. Те, кто знали Армада Мишеля, понимали, что переубеждать его – тоже равносильно безумию. Де Голль вручил ему на прощание удостоверение почетного гражданина Франции с правом бесплатного проезда на всех видах транспорта. А спустя дней десять дижонское автопредприятие назвали именем Армада Мишеля. В Москве нашего Героя основательно потрясло МГБ (Бывшее НКВД, предтеча КГБ — авт. ) Почему сдался в плен, почему на фото в форме немецкого офицера, как сумел совершить побег из Концлагеря в одиночку и т. д. и т. п. Репрессировать в прямом смысле не стали, отправили в родное село Охуд и велели его не покидать. Все награды, письма, фото, даже право на бесплатный проезд отобрали. В селе Охуд его определили пастухом. Спустя несколько лет смилостивились и назначили агрономом. В 1963-м году вдруг вывезли в Москву. Пресловутые сто тысяч, беседа и обед с Хрущевым, отказ от перевода в пользу Фонда мира. Хрущев распорядился вернуть ему все личные документы и награды. Все, кроме самой главной – Военного Креста. Он давно был экспонатом Музея боевой Славы. Ибо в СССР лишь два человека имели подобную награду – главный Творец Советской Победы Маршал Жуков и недавний сельский пастух Ахмедия Джабраилов. Он привез эти награды в село и аккуратно сложил их на дно старого фамильного сундука. А потом наступил 66-й год, и мы вернулись к началу нашего сценария. Точнее, к той весенней дате, когда двое старых друзей проговорили друг с другом весь вечер и всю ночь. Руководитель одной из крупных европейский держав и провинциальный сельский агроном. Наш герой не стал пользоваться услугами «товарищей». Он сам уехал в аэропорт, купил билет и отбыл на родину. Горничная гостиницы «Москва», зашедшая в двухкомнатный «полулюкс», который наш герой занимал чуть менее двух суток, была поражена. Постоялец уехал, а вещи почему-то оставил. Несколько костюмов, сорочек, галстуков, две пары обуви. Даже нижнее белье. Даже заколки. Даже зонт для дождя. Спустя несколько дней, агронома «повысят» до должности бригадира в колхозе. А через недели две к его сельскому домику вновь подъедут автомобили, в этот раз – всего два. Из них выйдут какие–то люди, но на крыльцо поднимется лишь один из них, мужчина лет пятидесяти, в диковинной военный форме, которую в этих краях никогда не видели. Что и можно понять, потому что в село Охуд никогда не приезжал один из руководителей министерства обороны Франции, да еще в звании бригадного генерала, да еще когда–то близкий друг и подчиненный местного колхозного бригадира. Но мы с вами его узнаем. Мы уже встречались с ним на страницах нашего сценария (когда он будет полностью написан, разумеется). Они долго будут обниматься, и хлопать друг друга по плечам. Затем войдут в дом. Но прежде чем сесть за стол, генерал выполнит свою официальную миссию. Он вручит своему соратнику официальное письмо президента Франции с напоминанием, что гражданин СССР Ахмедия Микаил оглу (сын Микаила – авт. ) Джабраилов имеет право посещать Францию любое количество раз и на любые сроки, причем за счет французского правительства. А затем генерал, — нет, не вручит, а вернет, — Армаду Мишелю Военный Крест, законную наградную собственность героя Французского Сопротивления. Ну и в конце концов они сделают то, что и положено делать в подобных случаях – запоют «Марсельезу». В стареньком домике. На окраине маленького азербайджанского села. Если бы автор смог бы только лишь на эти финальные мгновения стать режиссером фильма, то он поступил бы предельно просто – в сопровождении «Марсельезы» покинул бы этот домик через окно, держа все время в поле зрения два силуэта в рамке этого окна и постепенно впуская в кадр изумительную природу Шекинского района – луга, леса, горы, — а когда отдалился бы на очень-очень большое расстояние, вновь стал бы автором и снабдил бы это изображение надписями примерно такого содержания: Армад Мишель стал полным кавалером всех высших воинских наград Франции. Ахмедия Джабраилов не получил ни одной воинской награды своей родины – СССР. В 1970-м году с него был снят ярлык «невыездного», он получил возможность ездить во Францию и принимать дома своих французских друзей. Прошагать на военных парадах Франции ему ни разу не довелось. В 1994-м году, переходя дорогу, он был насмерть сбит легковым автомобилем, водитель которого находился в состоянии легкого опьянения. Во всяком случае, так было указано в составленном на месте происшествия милицейском протоколе.

В детстве я читала рассказ про то, как мальчик поменял свою новую машинку на светлячка. Посадил его в спичечный коробок и принес домой, словно сокровище. И когда его спросили как же ты мог новую игрушку поменять на букашку Он ответил так ведь он живой и светится.

И мне было очень жаль этого мальчика, потому что я понимала, что он поступил глупо. Его аргумент про то, что светлячок «живой и светится» казался мне смешным и глупым. И я очень хотела извлечь урок из этого рассказа и никогда не допустить подобной ошибки. Я не знала тогда, что взрослая жизнь – это большой обменный пункт, где меняется время на деньги, личная жизнь на карьеру и шило на мыло.

Как легко нам навязали чужие ценности, а мы поверили, что сухое молоко лучше коровьего, а хот-дог вкуснее бутерброда, что брачный контракт надежнее венчания, а аборт не убийство, а всего лишь планирование семьи.

Мы поменяли сыроежки на шампиньоны, пикники - на фуршеты, чтение книг - на шопинг, разговоры - на переговоры. И вот уже вместо друзей у нас партнеры, вместо любимых –
бой-френды, а вместо счастья – кайф.

Мы перестали плакать над фильмами и петь песни за столом. Говорить по душам и мечтать. Мы стали сдержанными и закрытыми. Осваиваем гольф, конный спорт и искусство управления яхтами. Курим кальяны и сигары, называемся господами и убеждаем друг друга, что жизнь удалась.

Когда-то у меня был заказ написать статью про специальные приспособления для курения сигар. Я отправилась в магазин для VIP-клиентов, который напоминал скорее музей, чем сувенирную лавку. Под стеклянными витринами поблескивали серебром и нержавейкой странные предметы, похожие на орудия пыток в подвалах гестапо. И названия у них были под стать гильотина, хьюмидор. Эти «инструменты» предназначены для того, чтобы изящно ампутировать голову …сигаре.

Я помню, как долго и внимательно рассматривала всю эту ерунду, над созданием которой трудились люди. А потом долго и внимательно слушала продавцов, которые совершенно серьезно рассказывали мне, что уважающему себя человеку без этих гильотин и хьюмидоров никак не обойтись.

Прежде чем написать заказ я изо всех сил пыталась полюбить и признать необходимость маленьких вещей для большой жизни. Мне было страшно интересно посмотреть, кто же это все покупает Надо сказать, что любая безделушка стоила больше прожиточного минимума среднестатистического гражданина.

И вот однажды я увидела передачу про бывшего кумира, бывшего ведущего, бывшего красавца. Показывали его дом, до боли напоминающий ту самую лавку с ненужными сувенирами. Хозяин со знанием дела отрубал гильотиной голову кубинской сигаре, со значительным видом усаживался в кресло, выкладывал ноги на стол и закуривал. Я не помню, что он говорил, собственно, это было не важно. Камера скользила по коллекции оружия, которое он собирал, по фотографиям со знаменитостями, которыми он гордился и по огромному дому, в котором никогда не звучали детские голоса.

Репортер говорил что-то о славе, благополучии и величии. А я видела старость и одиночество в окружении антикварной утвари, которая только усиливала впечатление старости и одиночества. И те самые хьюмидоры, как символы бесполезности и ненужности в так быстро уходящей жизни…

И я почему-то вспомнила того мальчика из моего детства, который сделал правильный выбор, поменяв бесполезную пластмассовую машинку на живого светящегося светлячка.

Однажды я увидела рекламный щит «Ищу родственную душу» и телефон. И глядя на поток иномарок, вдруг отчетливо поняла, что очень многие обменяли бы свои настоящие машины на родственную душу, как тот мальчик из моего детства на светлячка.

Елена Рог Светлячок и хьюмидор

Интересный рассказ,душевный. Был обед сегодня,пошла я в гипермаркет в кафешку. Заказала чай и блины. Пока ждала,смотрела по сторонам. Напротив сидел дедулик,полная корзина продуктов,но он пил сок и не хотел уходить. Рядом с моим столиком женщина карлик,читала какую то газету,уже не раз заказала себе покушать,недорого. Еще дедулик пил чай. Они не торопились ни куда,они не торопились домой. Не уж то их ни кто не ждет,или уже не кому ждать.... Я не хочу так...

''Когда-то давно старый индеец открыл своему внуку одну жизненную истину. — Каждый человек постоянно ведет внутреннюю борьбу. Это происходит потому, что в внутри нас живет два волка — начал мудрый индеец.

— Как два волка? — спросил маленький мальчик, чье невинное лицо светилось неподдельным любопытством…

— Один из них является Злом! Это страх, гнев, зависть, обида, гордыня, жадность, эго, подлость, высокомерие, жалость и чувство вины. Но другой волк — это Добро! Радость, мир, любовь, надежда, мягкость, милосердие, щедрость, истина и вера! — сказал старый индеец.— А … Какой волк побеждает, дедушка? — спросил мальчик, чьи глаза были наполнены волнением.

— Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь! — улыбаясь, сказал, мудрый дедушка.''

Источник: funxd

О жизни Михаил Жванецкий

1. В историю трудно войти, но легко вляпаться.
2. Удача улыбается смелым... А потом долго ржет над ними!
3. Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве.
4. Высшая степень смущения — два взгляда, встретившиеся в замочной скважине.
5. Оптимист верит, что мы живем в лучшем из миров. Пессимист боится, что так оно и есть.
6. Все идет хорошо, только мимо.
7. Запретных вещей нет, есть вещи не рекомендованные.
8. Хочешь всего и сразу, а получаешь ничего и постепенно.
9. Вначале было Слово... Однако, судя по тому, как развивались события дальше, Слово было непечатным.
10. Весь день не спишь, всю ночь не ешь, — конечно, устаешь...
11. Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один.
12. Любого автомобиля хватит до конца жизни, если ездить достаточно лихо.
13. Самое несчастное животное — осьминог. У него и ноги от ушей, и руки из жопы, и сама жопа — с ушами.
14. Лучше с любовью заниматься трудом, чем с трудом заниматься любовью.
15. Только в день рожденья узнаешь, сколько в мире ненужных вещей.
16. Чистая совесть — признак плохой памяти.
17. Счастлив ли? В разное время на этот вопрос отвечал по-разному, но всегда — отрицательно.
18. Концов счастливых не бывает. Если счастливый, значит не конец.
19. Огромное счастье — видеть настоящую кровавую героическую жизнь и в ней не участвовать.
20. Счастье — это увидеть туалет и успеть до него добежать.
21. Красиво жить не запретишь. Но помешать можно.
22. Если ты споришь с идиотом, то, вероятно, то же самое делает и он.
23. Я же говорил: «Или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными». И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
24. Добро всегда побеждает зло, значит, кто победил, тот и добрый.

О России

1. Россия — страна талантов. Талантов масса — работать некому.
2. Когда чувствуется, что весь мир лжет? Когда тебе в самолете объявляют, что разница во времени между Москвой и Нью-Йорком всего 8 часов.
3. История России — борьба невежества с несправедливостью.
4. Наша свобода напоминает светофор, у которого горят три огня сразу.
5. У нас чего только может не быть. У нас всего может не быть. У нас чего только ни захочешь, того может и не быть.
6. В стране, где все крадутся вдоль забора, не так легко дорогу спросить.
7. Сегодня слова: «Есть на телевидении одна хорошая передача...» — напоминают донос.
8. Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним — он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь.
9. Нас никому не сбить с пути — нам все равно, куда идти.

О человеке

1. Если вам говорят, что вы многогранная личность, — не обольщайтесь. Может быть, имеется в виду, что вы гад, сволочь и паразит одновременно.
2. Вы видели человека, который никогда не врет? Его трудно увидеть, его же все избегают.
3. Труднее всего человеку дается то, что дается не ему.
4. Порядочного человека можно легко узнать по тому, как неуклюже он делает подлости.
5. В каждой крупной личности есть что-то мелким шрифтом.
6. Разница между умным и мудрым: умный с большим трудом выкручивается из ситуации, в которую мудрый не попадает.
7. Мыслить так трудно, поэтому большинство людей судит.
8. Люди делятся на тех, на кого можно положиться, и на тех, на кого нужно положить.
9. Если появился кто-то, готовый свернуть горы, за ним обязательно пойдут другие, готовые свернуть ему шею.
10. Каждый человек — кузнец своего счастья и наковальня чужого.
11. Рожденный ползать — везде пролезет.
12. У одних оба полушария защищены черепом, у других — штанами.
13. Некоторые выглядят храбрыми, потому что боятся убежать.
14. Трудно быть последней сукой — вечно кто-то пристраивается сзади!

О серьезном

1. Жизнь коротка. И надо уметь. Надо уметь уходить с плохого фильма. Бросать плохую книгу. Уходить от плохого человека. Их много.
2. Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья.
3. Что такое писательская жизнь? Ни одной мысли вслух. Что такое писательская смерть? Выход в свет.
4. Ну хоть пять минут в сутки подумайте о себе плохо. Когда о тебе плохо думают — это одно... Но сам о себе пять минут в день... Это как тридцать минут бега.
5. Никогда не преувеличивайте глупость врагов и верность друзей.
6. Настоящее одиночество — когда вы всю ночь говорите сами с собой, и вас не понимают.
7. Ребята, уж если мы по горло в дерьме, возьмемся за руки!

Жил у нас в доме в первом этаже дед-лифтёр, Фёдорыч...
Дивный дед. Матерщинник, каких мало. Похаживал на деревянной ноге... Воспитывал-растил-кормил огромного полу-волкодава полу-дворнягу пса Петрушу.
Так звали и сына Фёдорыча, который молодым погиб во время тушения пожара - он был военным...
Иной раз, как понимаю, дед, при своей жалкой пенсии, на одном сырке да на портвейне месяц мог прожить. Но Петрушу не обижал... Раз в неделю, в четыре утра, и в мороз, и в зной, таскался Фёдорыч с тремя пересадками на бойню. Там его приятель, такой же дед, выносил кости и мясные отходы.
Вечерами Фёдорыч, закинувшись портвешком и занюхав рукавом, пока Петруша метил все дома-деревья-кусты и всех собачек на районе, любил неторопливо пройтись с тростью по двору, распугивая зычными матюками вредных бабок на скамейке...

И вот однажды вышел Фёдорыч Петрушу погулять.
Надо заметить, поводок и намордник на том Петруше были из брезента и кожи, самолично Фёдорычем изготовленные в гараже у моего отца... Они крепко дружили, читай, выпивали, папа - коньяк, дед - портвейн - иного напитка не признавал... Пили, пели и обсерали власть в любых её проявлениях...
Дед, как всегда, был крепко принявши... И намордник Петруше не на все ремни застегнул... А на скамейке вместо вредных сплетниц - залётные гопники: сидят на спинке, ботами лавку пачкают.
Ну, Фёдорыч, ясен пень, интеллигентно, как мог, разъяснил молодым людям, что, во-первых, они, похоже, лица с иной ориентацией, а, во-вторых, их легкомысленные матери вложили им правила поведения не в головы, а какое-то иное место...
Пауза.
Гопники, отдуплив, что их опустили, спрыгивают с лавки и многообещающе надвигаются на деда...
Они к тому моменту уже залились так, что именно драки с пожилым инвалидом им и не хватало...
Дед им, мол, не надо, сынки: слезли с лавочки, и валите себе ****, по добру-поздорову.
Но куда там! Один из гопников бьёт бутылку о парапет, и с розочкой на деда...
Ну тут Петруша, сцавший в этот момент где-то неподалёку, ровно в один прыжок оказался между розочкой и дедом.
Петруша один раз щёлкнул челюстями, намордник разлетелся в клочья. Петруша махнул мордой, а и из руки с розочкой брызнула кровища...
Дальше всё было очень быстро:
Гопники помчались вдоль домов. Тот, который стал первой жертвой, бежал впереди, молча, прижимая к груди полуоткушенную руку... Остальные, уже трезвые и резвые, мчались следом.
И лица их были не скажу, что просветлёнными, но вполне осознанными: они явно очень хотели жить...
А за ними рыл Петруша.
А за Петрушей по земле - поводок из брезента, подбитого кожей, был крепко намотан на дедову длань - как наездник, упавший с коня, мотался дед, матюкаясь и голося:
- Бандиииитыыыы!!!!!! Етиииивааааашууумаааать!!!! Бегиииитяаааааааа!!!! Бегииииииитяаааааа!!!!!

Потом, на 9-е мая, я увидела Алексея Фёдоровича Дронова трезвым, чисто-выбритым, и в костюме, и при орденах.
Он был ветераном войны.
Лётчиком.
Героем Советского Союза.
Будь земля ему пухом.

....

Воскресное июльское утро… Я студентка первого курса… Выхожу на площадь перед домом, собираюсь ехать на ознакомительную пьянку, с друзьями-однокурсниками…
И вижу совершенно возмутительную на мой взгляд картину…
Дед Фёдорыч с гармошкой в заскорузлых пальцах, распевает НА АНГЛИЙСКОМ языке знаменитую песню британских лётчиков, наших союзников в Отечественную, про “бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле”…
Вокруг - люди… И дед явно поёт за грОши, потому как Петруша с фуражкой в клычищах ходит перед слушателями, и те послушно кидают в трёпанный головной убор монетки - бумажными не разбрасываются…
А бдительный участковый уже видит деда, чует, что инвалид вот-вот наживётся на гражданах и грозно направляется к Фёдорычу…
Я совершенно обалдеваю…
Спрашиваю старушку-соседку кошатницу Нюрочку:
- Шоцэтакэ?!! Не съехал ли Фёдорыч с глузду?
Нюрочка, вынув хитрую мордочку очень потрёпанной лисички из бесконечно пересчитываемых барышей за торгуемые пучки зелёного лука, ехидно поясняет:
- Да у его командир помре в Ленинграде… На похорОны не вспел, дык теперь думает напеть десятку на билет… Шоб хоть на девятины поспеть… Старый клоВАН!

В общем…
Через час нас было уже восемь человек, метавшихся в поисках больших денег…
Мы в то время были изрядно зависимы в части финансов от взрослых. Потому в ход пошло всё: от истерик-уговоров, до прямого воровства со взломом, включая хитрые уловки, вроде:
- В институте велели на голодающих Африки по трёхе сдать!!! Я что - монстром должна выглядеть теперь, если вы несчастную трёху жмёте?
Вечером мы припёрлись к деду домой.
Он собирал вещи.
Вывалили перед ним двадцать три рубля: мол, мы в курсе, и ВОТ!
Посмотрев на нас, Фёдорыч, крякнул, подсчитал что-то в уме, глядя на облезлый, в трещинах и потёках потолок, и вынул из нашей кучи ровно ДЕВЯТЬ РУБЛЕЙ:
- Нюрочке-трепачке крантец… А вам, мальцы, всё ш спасибо… Я ш с кобелём… На СВ билет брал… А теперь ещё и мне на (щелчок по горлу) нескушный путь, и Петруше на хорошо посрать в дороге хватит… Да ещё и внучке командировой трёшник подарить смогу…

И как мы ни орали, чтоб он взял всё, он не взял. Отпустил нас, а сам отправился ГУЛЯТЬ ПЕТРУШУ и мандить трепачку Нюрочку, рассвистевшую про его нужду всему свету…
От така история… Будь земля ИМ пухом, старикам нашим…

Жил у нас в доме в первом этаже дед-лифтёр, Фёдорыч...
Дивный дед. Матерщинник, каких мало. Похаживал на деревянной ноге... Воспитывал-растил-кормил огромного полу-волкодава полу-дворнягу пса Петрушу.
Так звали и сына Фёдорыча, который молодым погиб во время тушения пожара - он был военным...
Иной раз, как понимаю, дед, при своей жалкой пенсии, на одном сырке да на портвейне месяц мог прожить. Но Петрушу не обижал... Раз в неделю, в четыре утра, и в мороз, и в зной, таскался Фёдорыч с тремя пересадками на бойню. Там его приятель, такой же дед, выносил кости и мясные отходы.
Вечерами Фёдорыч, закинувшись портвешком и занюхав рукавом, пока Петруша метил все дома-деревья-кусты и всех собачек на районе, любил неторопливо пройтись с тростью по двору, распугивая зычными матюками вредных бабок на скамейке...

И вот однажды вышел Фёдорыч Петрушу погулять.
Надо заметить, поводок и намордник на том Петруше были из брезента и кожи, самолично Фёдорычем изготовленные в гараже у моего отца... Они крепко дружили, читай, выпивали, папа - коньяк, дед - портвейн - иного напитка не признавал... Пили, пели и обсерали власть в любых её проявлениях...
Дед, как всегда, был крепко принявши... И намордник Петруше не на все ремни застегнул... А на скамейке вместо вредных сплетниц - залётные гопники: сидят на спинке, ботами лавку пачкают.
Ну, Фёдорыч, ясен пень, интеллигентно, как мог, разъяснил молодым людям, что, во-первых, они, похоже, лица с иной ориентацией, а, во-вторых, их легкомысленные матери вложили им правила поведения не в головы, а какое-то иное место...
Пауза.
Гопники, отдуплив, что их опустили, спрыгивают с лавки и многообещающе надвигаются на деда...
Они к тому моменту уже залились так, что именно драки с пожилым инвалидом им и не хватало...
Дед им, мол, не надо, сынки: слезли с лавочки, и валите себе ****, по добру-поздорову.
Но куда там! Один из гопников бьёт бутылку о парапет, и с розочкой на деда...
Ну тут Петруша, сцавший в этот момент где-то неподалёку, ровно в один прыжок оказался между розочкой и дедом.
Петруша один раз щёлкнул челюстями, намордник разлетелся в клочья. Петруша махнул мордой, а и из руки с розочкой брызнула кровища...
Дальше всё было очень быстро:
Гопники помчались вдоль домов. Тот, который стал первой жертвой, бежал впереди, молча, прижимая к груди полуоткушенную руку... Остальные, уже трезвые и резвые, мчались следом.
И лица их были не скажу, что просветлёнными, но вполне осознанными: они явно очень хотели жить...
А за ними рыл Петруша.
А за Петрушей по земле - поводок из брезента, подбитого кожей, был крепко намотан на дедову длань - как наездник, упавший с коня, мотался дед, матюкаясь и голося:
- Бандиииитыыыы!!!!!! Етиииивааааашууумаааать!!!! Бегиииитяаааааааа!!!! Бегииииииитяаааааа!!!!!

Потом, на 9-е мая, я увидела Алексея Фёдоровича Дронова трезвым, чисто-выбритым, и в костюме, и при орденах.
Он был ветераном войны.
Лётчиком.
Героем Советского Союза.
Будь земля ему пухом.

....

Воскресное июльское утро… Я студентка первого курса… Выхожу на площадь перед домом, собираюсь ехать на ознакомительную пьянку, с друзьями-однокурсниками…
И вижу совершенно возмутительную на мой взгляд картину…
Дед Фёдорыч с гармошкой в заскорузлых пальцах, распевает НА АНГЛИЙСКОМ языке знаменитую песню британских лётчиков, наших союзников в Отечественную, про “бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле”…
Вокруг - люди… И дед явно поёт за грОши, потому как Петруша с фуражкой в клычищах ходит перед слушателями, и те послушно кидают в трёпанный головной убор монетки - бумажными не разбрасываются…
А бдительный участковый уже видит деда, чует, что инвалид вот-вот наживётся на гражданах и грозно направляется к Фёдорычу…
Я совершенно обалдеваю…
Спрашиваю старушку-соседку кошатницу Нюрочку:
- Шоцэтакэ?!! Не съехал ли Фёдорыч с глузду?
Нюрочка, вынув хитрую мордочку очень потрёпанной лисички из бесконечно пересчитываемых барышей за торгуемые пучки зелёного лука, ехидно поясняет:
- Да у его командир помре в Ленинграде… На похорОны не вспел, дык теперь думает напеть десятку на билет… Шоб хоть на девятины поспеть… Старый клоВАН!

В общем…
Через час нас было уже восемь человек, метавшихся в поисках больших денег…
Мы в то время были изрядно зависимы в части финансов от взрослых. Потому в ход пошло всё: от истерик-уговоров, до прямого воровства со взломом, включая хитрые уловки, вроде:
- В институте велели на голодающих Африки по трёхе сдать!!! Я что - монстром должна выглядеть теперь, если вы несчастную трёху жмёте?
Вечером мы припёрлись к деду домой.
Он собирал вещи.
Вывалили перед ним двадцать три рубля: мол, мы в курсе, и ВОТ!
Посмотрев на нас, Фёдорыч, крякнул, подсчитал что-то в уме, глядя на облезлый, в трещинах и потёках потолок, и вынул из нашей кучи ровно ДЕВЯТЬ РУБЛЕЙ:
- Нюрочке-трепачке крантец… А вам, мальцы, всё ш спасибо… Я ш с кобелём… На СВ билет брал… А теперь ещё и мне на (щелчок по горлу) нескушный путь, и Петруше на хорошо посрать в дороге хватит… Да ещё и внучке командировой трёшник подарить смогу…

И как мы ни орали, чтоб он взял всё, он не взял. Отпустил нас, а сам отправился ГУЛЯТЬ ПЕТРУШУ и мандить трепачку Нюрочку, рассвистевшую про его нужду всему свету…
От така история… Будь земля ИМ пухом, старикам нашим…

Необычная история о том, что жизнь — СЕРЬЕЗНАЯ ШТУКА!

Все у меня шло хорошо, жена досталась просто на зависть, трое детей-погодков только в радость, бизнес развивался в таком темпе, чтобы жить с него было можно, а внимания лишнего к себе не привлекал…

Сначала даже не верилось, потом привык и думал, что всегда так и будет.

А на двадцатом году появилась в жизни трещина. Началось со старшего сына…

Меня родители воспитывали строго, и как подрос, наказывали по сторонам ничем не размахивать, а выбрать хорошую девушку по душе, жениться и строить семью. Я так и сделал и ни разу не пожалел. И детей своих этому учил. Только то ли времена изменились, то ли девушки другие пошли, но не может сын такой девушки отыскать, чтобы смотрела ему в глаза, а не ниже пояса, то есть в кошелек или в трусы. И деньги есть, и образование получает, и внешностью Бог не обидел, а все какая-то грязь на него вешается. И мается парень, и мы за него переживаем, словом, невесело стало в доме.

Дальше – хуже. Заболела теща, положили в больницу, там она через неделю и умерла. Отплакали, отрыдались…

Тесть остался один, не справляется. А родители жены попались просто золотые люди, между своими и ее родителями никогда разницу не делал. Забираем тестя к себе, благо место есть. Жена довольна, дети счастливы, ему спокойнее. Все бы хорошо, НО!

У тещи был пес, то ли черный терьер, то ли ризен, то ли просто черный лохматыш. Забрали и его, себе на горе. Все грызет, детей прикусывает, на меня огрызается, гадит, гулять его надо выводить вдвоем, как на распорке. Вызывал кинологов, денег давал без счету, чтоб научили, как с ним обходиться, без толку. Говорят, проще усыпить…

Но… тут тесть сказал, что когда собачка умрет, тогда и ему пора. Оставили до очередного раза. Дети ходят летом в джинсах, с длинными рукавами: покусы от меня прячут, жалеют дедушку. К осени совсем кранты пришли, озверел, грызет на себе шкуру, воет. Оказывается, его еще и надо триминговать. Объехали все салоны, нигде таких злобных не берут. Наконец, знающие люди указали на одного мастера, который возьмется. Позвонили, назначили время: 7 утра.

Привожу. Затаскиваю. Кобель рвется, как бешеный. Выходит молоденькая девчушка крошечных размеров. Так и так, говорю, любые деньги, хоть под наркозом (а сам думаю, чтоб он сдох под этим наркозом, сил уже нет).

Берет она у меня из рук поводок, велит прийти ровно без десяти десять, и преспокойно уводит его. Прихожу как велено. Смотрю, эта девчушка выстригает шерсть между пальцами у шикарного собакера. Тот стоит на столе, стоит прямо, гордо, не шевелясь, как лейтенант на параде, а во рту у него его резиновый синий мячик. Я аж загляделся. Только когда он на меня глаз скосил, тогда я понял, что это и есть мой кобель. А эта пигалица мне и говорит:

– Хорошо, что Вы по-время пришли, я вам покажу, как ему надо чистить зубы и укорачивать когти.

Тут я не выдержал, какие зубы! Рассказал ей всю историю, как есть. Она подумала и говорит:
– Вы должны вникнуть в его положение. Вам-то известно, что его хозяйка умерла, а ему нет. В его понимании вы его из дома украли в отсутствии хозяйки и насильно удерживаете. Тем более, что дедушка тоже расстраивается. И раз он убежать не может, то он старается сделать все, чтобы вы его из дома выкинули. Поговорите с ним по-мужски, объясните, успокойте…

Загрузил я кобеля в машину, поехал прямиком в старый тещин дом. Открыл, там пусто, пахнет нежилым. Рассказал ему все, показал. Пес слушал. Не верил, но не огрызался. Повез его на кладбище, показал могилку. Тут подтянулся тещин сосед, своих навещал. Открыли бутылочку, помянули, псу предложили, опять разговорились. И вдруг он ПОНЯЛ! Морду свою задрал и завыл, потом лег около памятника и долго лежал, морду под лапы затолкал. Я его не торопил…

Когда он сам поднялся, тогда и пошли к машине. Домашние пса не узнали, а узнали, так сразу и не поверили. Рассказал, как меня стригалиха надоумила, и что из этого вышло. Сын дослушать не успел, хватает куртку, ключи от машины, просит стригалихин адрес.

– Зачем тебе, спрашиваю. – Папа, я на ней женюсь. – Совсем тронулся, говорю. Ты ее даже не видел. Может, она тебе и не пара. – Папа, если она прониклась положением собаки, то неужели меня не поймет?
Короче, через три месяца они и поженились. Сейчас подрастают трое внуков. А пес? Верный, спокойный, послушный, невероятно умный пожилой пес помогает их нянчить. Они ему и чистят зубы по вечерам.

Источник: pic-words.ru

Мне было пять лет, когда мне палец прокусил соседский пес.
Он был старым, немного нервным, много спал, но никого не трогал.. если не трогали его. А в тот день черт меня дёрнул его погладить, ведь интересно, я же ребенок. Куча народу, море крови, все охают, ахают. Сестра молча ведет меня домой, дома мама, которая видит меня с окровавленной рукой, а я от шока еще даже не заплакала.

На вопрос, что произошло, сказала: «упала на гвоздь» .

Сестра поддержала.

Меня пожалели, рану обработали, а я все не плакала, очень переживала.

И вот стук в дверь, мать открыла дверь, а я из-за ее спины увидела на пороге соседей и их старого пса. Уши прижаты, глаза виновато опущены.

Я помню все, как сейчас.

Все, думаю, сейчас будут меня ругать, я ведь собаку обидела.
А они моей маме, мол, так и так, укусил, старый, больной… Простите, хотите, мы его застрелим.
И вот тут я начала реветь и орать:

— Нет, это гвоздь, я на гвоздь упала, не надо стрелять, он не виноват!

А дальше получасовая истерика, шок, видимо, прошел, палец болел, но все это перекрывал страх, что собаку убьют. Это я виновата была, я! Поделом меня укусили!

Меня успокаивали и мама и сестра и соседи. Мне дали клятву, что собаку никто и наказывать не будет.

И когда я вижу детей, кому уже по шесть-семь, а родители прикрывают их тем, что это же дети, они еще маленькие. Они познают мир, я всегда вспоминаю этот случай: я все понимала, знала, что собакам и кошкам больно,что к животным без спроса лезть нельзя, а если лезешь, то потом отвечай сама. Животное всегда виновато в последнюю очередь, если его вина вообще есть.

С самого раннего детства меня учили отвечать за свои поступки и все-все объясняли, потому что, да, я ребенок, и не понимала, для того и нужны родители, чтоб ставить все на свои места.

Источник: pandda.me

По ночам в центре Нарвы (Эстония )гуляет медведь
19 июня ночью в Нарве (Эстония) камера зафиксировала медведя, гуляющего по городу.:)
ссылка на видео
etvpluss.err.ee/…

Без кликушества и с тонкой иронией.)

Цитата:Как я торговал собаками
Ярослав Гашек

Я всегда любил животных. В детстве я приносил домой полевых мышей, а однажды так заигрался дохлой кошкой, что прогулял все уроки в школе.
Интересовали меня и гады. Увидев в лесу среди камней змею, я уже совсем решил взять ее домой и положить в постель противной тете Анне, но на счастье подоспевший лесной обходчик обнаружил, что это гадюка, и тут же убил ее и унес, чтобы получить законное вознаграждение.
В восемнадцать лет я стал увлекаться крупными животными – слонами и верблюдами. К двадцати пяти годам это пристрастие сменилось у меня интересом к рогатому скоту и лошадям. Я мечтал завести конский завод или животноводческую ферму. Но мечта так и осталась мечтой, и мне пришлось удовольствоваться животными поменьше. Однако собакам я отдавал предпочтение.
Когда мне стукнуло тридцать лет, между мною и моими родственниками возникли досадные трения: меня упрекали в том, что я все еще не нашел своего призвания и не стараюсь, как говорится, стать на собственные ноги.
Недолго думая, я объявил родным, что, поскольку я люблю животных, самое разумное для меня открыть торговлю собаками. Как это ни странно, но мои домашние нисколько не обрадовались этому.


II

Основывая деловое предприятие, нужно позаботиться о названии, которое достойно выражало бы характер ваших операций. Задуманное мною дело обычно именуется в просторечии «собачий питомник», но столь вульгарное название оскорбляло мой слух. К тому же один мой дальний родственник служил в министерстве, и ему, конечно, не понравилось бы, что я открыл какой-то собачий питомник. Простенькая вывеска «Торговля собаками» меня тоже не удовлетворяла, я метил куда выше. В энциклопедии мне попалось слово «кинология», что означает – наука о собаках, а проходя мимо школы агрономов, я обратил внимание на вывеску «Сельскохозяйственный институт» – и вот само собою родилось название: «Кинологический институт»! Солидное, научное название, оно словно в зерне заключало в себе все то, что в более пространном газетном объявлении я охарактеризовал как «Разведение, продажа, покупка и обмен собак на научной кинологической основе».
Мне самому очень нравились эти внушительные объявления, в которых часто повторялось слово «кинология». Вы не представляете себе, как они были хороши, и как я гордился ими. Я обещал желающим «авторитетную консультацию по всем вопросам собаковедения».
«Лицо, купившее дюжину собак, получает бесплатно одного щенка!
Собака – лучший подарок к именинам, конфирмации, обручению, свадьбе, юбилею.
Собака – незаменимая игрушка для детей, она не бьется и не ломается.
Собака – верный спутник, она не ограбит вас в лесу.
Выбор собак на все вкусы.
Торговые связи с заграницей.
Кинологический институт принимает в дрессировку даже безнадежных собак. Самых свирепых псов мы за две недели отучим кусаться и лаять.
Куда деть собаку, уезжая на праздники? – Поместите ее в наш кинологический институт!
Где собаку за три дня научат служить? – В кинологическом институте!»
Прочтя это объявление, дядюшка озабоченно покачал головой и сказал:
– Мой милый, ты не в своем уме. Скажи, не бывает у тебя болей в затылке?
Но я с надеждой взирал на будущее и нетерпеливо ждал заказчиков, хотя пока что в моем распоряжении не было ни единой собачонки.
Нужен был служитель, и я дал объявление в газете, что ищу честного, дельного помощника, желательно невоеннообязанного, дабы, когда он всей душой привяжется к собачкам, ему не пришлось бы уходить в солдаты.


III

На объявление «Требуется служитель для фирмы по разведению и продаже собак» пришло множество небезынтересных предложений. Некий бывший сельский стражник обещал научить моих собак прыгать через палку и ходить на голове. Другой претендент заверял, что умеет обращаться с собаками, потому что несколько лет работал на Будейовицкой живодерне и был уволен за гуманное обращение с собаками.
Какой-то безработный спутал кинологический институт с гинекологическим и писал, что был служителем в родильном доме и женской клинике.
Пятнадцать претендентов имели высшее юридическое образование, двенадцать – педагогическое. Кроме того, пришло письмо от «Общества содействия трудоустройству бывших уголовников»: у них-де есть для меня весьма достойный кандидат – только что выпущенный из тюрьмы взломщик.
Тон некоторых писем был крайне грустный и даже безнадежный. «Хотя я заранее уверен, что не получу этого места…» начиналось одно из них. Среди многих предложений одно было от человека, говорящего на испанском, английском, французском, турецком, русском, польском, хорватском, немецком, венгерском и датском языках.
Одно письмо было написано по-латыни.
И наконец пришло краткое и бесхитростное послание:
«Милостивый государь, когда прикажете приступить к работе?
С совершенным почтением
Ладислав Чижек,
Коширже, постоялый двор Меджицкого».
Уж если человек так напрямик спрашивает, когда ему приступить к работе, вам ничего не остается, как написать ему, чтобы он явился в среду, в восемь утра. Так я и сделал, чувствуя к нему признательность за то, что он избавил меня от долгого и трудного выбора.
В среду, в восемь часов утра, он явился. Это был бойкий коротышка с оспинами на лице. Он подал мне руку и бодро заметил:
– Погода, видно, до завтра не разгуляется… А вы слышали, что в семь утра на Пльзенском проспекте опять столкнулись трамваи?
Потом он извлек из кармана короткую трубочку и рассказал, что получил ее от знакомого шофера, служащего фирмы Стибрал, и что курит венгерский табак. Немного погодя он объявил, что в трактире Банзета, что в Нуслях, служит кельнерша по имени Пепина, и осведомился, не учились ли мы с ним в одной школе. Потом заговорил о какой-то таксе, которую он охотно купил бы: ее надо было бы только перекрасить в другой цвет и слегка подбить ей ноги.
– Вы, стало быть, знаете толк в собаках? – обрадовался я.
– А как же! Я сам торговал собаками и даже не раз привлекался к суду. Веду я как-то домой бульдога, вдруг меня останавливает какой-то господин. Это, мол, его пес. Он, мол, два часа назад потерял его на Фруктовой улице. «Откуда вы, – говорю, – знаете, что это ваша собака?» «Знаю, потому что его зовут Мупо. Мупо, ко мне!» Вы не представляете, как кинулся к нему этот пес! «Боско, – кричу я, – ой-ой, стыдись, Боско!» И он так же радостно бросился ко мне, этакий был дурной пес. Но хуже всего, что на суде я вдруг забыл, что назвал его Боско. Впрочем, он откликался и на кличку Буберле и так же весело побежал ко мне… Пойти, что ли, присмотреть для нас какую-нибудь собачку?
– Нет, Чижек, я намерен вести дело солидно. Подождем клиентов, а пока что просмотрим объявления о продаже собак… Ага, вот глядите, какая-то дама, из-за тесноты в квартире, продает годовалого белого шпица… Разве шпицу нужно так много места?.. Ладно, сходите-ка на эту Школьную улицу и купите его. Вот вам 30 крон.
Чижек отправился, уверив меня, что скоро вернется. Вернулся он через три часа, и в каком виде! Котелок у него был надвинут на уши, а сам Чижек так шатался из стороны в сторону, словно шел в бурю по палубе. В руке он крепко сжимал веревку, которую тащил за собой. Я поглядел на другой конец веревки. Там ничего не было.
– Н-ну… как он вам… нравится?.. Хор-рош, а?.. Ск-коро я… все об-обделал, а?.. – Чи-жек икнул и ткнулся в дверь. – Вы только поглядите… какие у него уши… Н-ну, поди сю-да… поди, жулик… Какова походка, а?.. Хозяйка… даже не хотела его продавать…
Тут он обернулся, взглянул на другой конец веревки, вытаращил глаза, схватил веревку, ощупал ее и забормотал, заикаясь:
– Е-ще… час назад… он был тут…
Чижек сел на стул, но тотчас съехал с него. Хватаясь за меня, он утвердился в вертикальном положении и возгласил таким торжествующим тоном, словно сделал великое открытие:
– Стало быть, он удрал!
И, усевшись на стул, захрапел вовсю.
Так он начал у меня работать.
Я стоял у окна и глядел на оживленное уличное движение. По мостовой бегали собаки, и мне казалось, что все они продаются. А этот человек бездействует, дрыхнет! Я попытался разбудить Чижека, меня мучила мысль, что придет заказчик покупать не одну, а несколько десятков собак сразу. Но никто не приходил, да и Чижека я не добудился. Кончилось тем, что он опять свалился со стула. Часа через три он проснулся сам и, протирая глаза, сказал сиплым голосом:
– Кажется, я что-то натворил?
Потом он стал вспоминать разные подробности о шпице – какой это был славный песик и как дешево ему достался: дама отдала его за десять крон, потому что Чижек уговорил ее, что собачка будет в хороших руках. Шпиц все упирался, и он, Чижек, отодрал его, как следует… Рассказав все это, мой служитель вдруг перескочил на другое: внизу, на Смихове, у него есть знакомый трактирщик, ну, и он, Чижек, зашел в этот трактир. Там ему встретилось еще несколько знакомых… Все пили вино и ликеры… Человек – слабое существо…
– Ладно, – сказал я. – Но вы получили от меня тридцать крон. Верните-ка двадцать.
Чижек нимало не смутился.
– Это верно, я нес обратно двадцать крон, но решил сделать вам удовольствие, а потому зашел на Швиганку к одному знакомому – его зовут Краткий – и дал ему задаток за щенят, десять крон. У них там породистая сучка на сносях. Интересно знать, какие будут щенята. Главное, что они уже за нами. Потом я шел мимо Палиарки, там продавалась отличная крольчиха…
– Опомнитесь, Чижек, я не торгую кроликами.
– Разве я сказал крольчиха? Это просто оговорка. Я хотел сказать шотландская овчарка. Она тоже на сносях, но там я дал задаток не за щенят, а за суку. Десять крон. Щенята останутся хозяину, а мы получим суку, как только она разродится. Потом я шел по Кроциновой улице…
– Уже без денег?
– Верно, без денег. Будь у меня деньги, я бы дал задаток Новаку, он продает большого кудлатого пса. А сейчас пойду-ка я на Школьную улицу. Шпиц, наверное, вернулся домой. Через час ждите меня вместе с ним.
Чижек сдержал слово': он вернулся раньше чем через час, запыхавшийся и трезвый. И, к великому моему удивлению, притащил на веревке черного шпица.
– Безумец! – закричал я. – Ведь эта дама объявляла, что продает белого шпица.
Чижек с минуту ошеломленно смотрел на пса, потом, не сказав ни слова, схватил его и выбежал вон. Часа через два он вернулся со страшно грязным белым шпицем довольно дикого вида.
– Вышла ошибка, – объяснил Чижек.-У этой дамы на Школьной улице два шпица, черный и белый. То-то было радости, когда я привел ей черного обратно.
Я взглянул на жетон приведенного пса: шпиц был с Жижкова (Жижков-окраинный район Праги, совсем не там, где находится Школьная улица). Мне захотелось плакать, но я сдержался.
Чижек тем временем снял со шпица жетон, сказав, что эти жетоны – опасная штука.
Ночью меня разбудил подозрительный шум: кто-то царапался в дверь. Я открыл, и черный шпиц, старый знакомый, с радостным визгом ворвался в квартиру. То ли он соскучился по нас, то ли ему было слишком далеко до дому. Так или иначе, у меня были уже две собаки. Не хватало только заказчика.


IV

Заказчик явился утром, часов в десять.
– А где же собаки? – осведомился он, оглядываясь по сторонам.
– В моем загородном питомнике, – объяснил я. – В квартире сейчас только два шпица, черный и белый, я дрессирую их по заказу одного эрцгерцога. Остальных собак я держу за городом, чтобы они жили на свежем воздухе, не страдали от насекомых и не паршивели, от чего самый заботливый собачник не убережет их в городе. Принцип нашего кинологического института – свободная жизнь собак на лоне природы. Служитель каждое утро выпускает их, они весь день бегают по полям и возвращаются только к вечеру. Эта система имеет еще и то преимущество, что наши питомцы приучаются к самостоятельности и сами промышляют себе пищу. У меня арендованы для этой цели обширные угодья, где собаки могут лакомиться всякой живностью. Видели бы вы, какое это забавное зрелище, когда крохотный пинчер схватится с зайцем.
На заказчика все это произвело впечатление. Он кивнул и сказал:
– Значит, у вас есть злые собаки, приученные к сторожевой службе?
– А как же! У меня есть такие свирепые сторожевые псы, что я даже не могу показать вам их снимков. Их нельзя сфотографировать, они любого фотографа искусают до полусмерти. Некоторые из них уже не одного вора растерзали в клочья.
– Вот такой пес мне и нужен! – сказал заказчик. – У меня, видите ли, дровяной склад, и к зиме я хочу обеспечить его надежным сторожем. Можете вы привезти этого пса сюда? Я зайду взглянуть на него завтра днем.
– О, конечно, пожалуйста. Я тотчас пошлю за ним слугу. Чижек, Чижек! – закричал я.
Появился Чижек и, приветливо ухмыльнувшись, сказал, что где-то уже встречал господина заказчика.
– Чижек, – распорядился я, подмигнув ему, – поезжайте, привезите сторожевого пса, того, самого свирепого. Как его зовут?
– Фабиан, – не сморгнув, ответил Чижек, – отпрыск знаменитой Ведьмы. Вот страшилище! Он уже растерзал и сожрал двух детей; их, видите ли, по ошибке пустили играть с ним, и бедняжки попытались сесть на него верхом… Что касается задатка…
– О, конечно, я дам задаток, – сказал клиент.-Вот сорок крон. Сколько стоит ваш пес?
– Сто крон, – без запинки ответил Чижек. – И десятку чаевых. У нас есть пес и подешевле, за восемьдесят крон, но тот не такой злющий: всего-навсего отхватил три пальца человеку, который хотел его погладить.
– Я возьму самого злого.
Заказчик ушел, а Чижек, захватив с собой сорок крон, отправился искать сторожевого пса и к вечеру привел меланхолическую животину, едва волочившую ноги.
– Да ведь это сущая дохлятина! – в ужасе воскликнул я.
– Зато дешево, – ответствовал Чижек. – Я купил его у знакомого мясника. Тот как раз вел его к живодеру, жаловался, что пес уже не может возить тележку. Я думаю, из него выйдет отличный сторож. Кстати говоря, если вор не дурак, он начнет с того, что отравит пса, и заказчик придет к нам за другим.
Чижек вычесал псу шерсть, и мы сварили ему овсянку с требухой. Пес сожрал две миски и остался таким же жалким и апатичным. Он лизал нам башмаки, с безразличным видом слонялся по комнате и, видно, досадовал, что прежний хозяин не довел его до живодерни.
Чижек предпринял еще одну попытку сделать пса пострашнее на вид: разрисовал его тушью, проведя по желто-белой шерсти большие поперечные черные полосы, от чего он стал похож на гиену. Заказчик пришел на другой день и, увидев собаку, отшатнулся
– Какой страшный! – воскликнул он.
– Своих он не трогает, – успокоительно сказал Чижек. – Песика зовут Фоке. Попробуйте погладить его.
Заказчик боялся, и мы буквально подтащили его к этому страшилищу и заставили погладить. Пес лизнул ему руку и пошел за ним безропотно, как ягненок.
В ту же ночь нашего заказчика обокрали вчистую.


V

Приближались рождественские праздники. С помощью перекиси водорода мы перекрасили черного шпица в желтого, а белого превратили в черного, обработав его раствором азотного серебра. Оба пса страшно выли во время этой операции, создавая впечатление, что в нашем кинологическом институте не два, а по крайней мере шестьдесят питомцев.
Зато у нас была пропасть щенят. Чижек, очевидно, страдал навязчивой идеей, что щенята – это основа процветания собачьего питомника, и все время приносил мне щенят. Я послал его за догом, а он явился со щенятами таксы. Послал его за доберман-пинчером, а он раздобыл где-то щенят фокстерьеров. У нас уже набралось 30 щенят, и было дано за них 120 крон задатка.
Мне пришла мысль снять к праздникам магазин в центре города, устроить там елку и открыть распродажу щенят, украшенных красиво повязанными ленточками. Распродажа должна была происходить под девизом: «К рождеству порадуйте своих детей самым лучшим подарком: купите им здорового щенка».
Я нанял помещение. До праздников оставалась еще неделя.
– Чижек, – распорядился я, – отнесите щенят в наш магазин, купите елку побольше и мху и со вкусом разместите все это в витрине, вместе со щенятами. Полагаюсь на вас, сделайте все красиво, с толком. Понятно?
– Будьте спокойны! – ответствовал Чижек и увез щенят в ящиках на ручной тележке.
К вечеру я пошел поглядеть, хорошо ли он оборудовал витрину. Перед магазином стояла толпа: наши щенята явно вызвали огромный интерес публики. Но, подойдя поближе, я ус-лышал возмущенные возгласы:
– Неслыханная жестокость!
– Где полиция, что она смотрит?!
Я протолкался к витрине, и у меня подкосились ноги.
Чижек приложил все старания украсить витрину получше: он развесил щенят на елке, как хлопушки. Две дюжины щенят болтались на дереве, высунув языки, словно разбойники на старинной гравюре.
Внизу виднелась надпись: «К рождеству порадуйте своих детей самым лучшим подарком: купите им здорового щенка!»
Это был конец кинологического института.

Не перестаю удивляться. После публикации Гашека полетел мой респект вниз)). Ребята, это сатира. Тут же тема не "почитать", а "почитать и подумать". Впрочем, не настаиваю.

В качестве аннотации.

Цитата:Великий чешский сатирик соприкоснулся с проблемами кинологии, так сказать, на профессиональном уровне. Почти полтора года он выполняет обязанности сотрудника, а затем и редактора журнала «Мир животных», адресованного прежде всего собаководам. Издавал его владелец собачьего питомника, и Гашек не только часами наблюдал за собаками, кормил их, выводил на прогулку (с огромным пятнистым догом он явился однажды за авансом в издательство, и присутствие страшного животного заметно ускорило выплату), но впоследствии даже сам завел торговлю собаками под громким названием «Кинологический институт» (дата официального открытия «фирмы» — 24 ноября 1910 года). За проделки слуги Чижека, описанные в юмореске «Как я торговал собаками» и на страницах «Похождений бравого солдата Швейка», супруги Гашек через несколько месяцев предстали перед судом (официальной владелицей «фирмы» считалась Ярмила Гашекова). Дело было прекращено лишь в марте 1912 года.

Такая солидная кинологическая подготовка позволила Гашеку проникнуть в «глубины» собачьей души и говорить не о собаках вообще, а о различных, сугубо индивидуальных собачьих характерах («Об одной ужасной собаке», «Роман о ньюфаундленде Оглу», «О безобразнейшем псе Балабане»). Вместе с тем Гашек продолжал и «романтическую» традицию изображения людей с «собачьей» точки зрения или перенесения на собак человеческих качеств («На выставке собак», «Барон и его пес»). Значительно менее известна деятельность Гашека как популяризатора кинологических знаний. В журнале «Мир животных» он, например, поместил заметку «К истории собаки», в которой, как и Марек, ссылался на «Одиссею», «Ригведу» и «Авесту». Другим свидетельством научных «изысканий» Гашека была заметка «Исторические надписи на собачьих надгробиях».

https://litlife.club/br/?b=94682&p=2

И потрясающий, пронзительный, один из самых любимых:

Цитата:Роман о ньюфаундленде Оглу


I


С виду ньюфаундленд Оглу был само благоразумие, однако же это был притвора и хитрец, каких мало!

Разговаривая на улице с другими собаками, он строил из себя моралиста; когда однажды кривоногий рыжий таксик рассказал ему про красавицу пана советника, гладкошерстную борзую, которая вдруг принесла кудлатых детей – вылитых пудельков, Оглу прямо взорвался:

– И поделом, смотреть надо за барышней лучше!

Впрочем, лишь только Оглу оказался вдали от старых приятелей, он сразу перестал изображать из себя моралиста: ведь положа руку на сердце – не было на свете пса более циничного, чем Оглу!

Но дома он за собой следил. Оглу понимал все, что о нем говорят, и раз считалось, что он больше всех любит старого хозяина, Оглу и старался не отходить от него ни на шаг.

Прочие домочадцы относились к старику без особой почтительности, потому что тот целыми днями слонялся по комнатам и всюду выбивал свою трубку.

И они говорили:

– Оглу, иди погуляй со стариком!

Оглу тут же бежал на кухню и, получив в награду кусок копченой колбасы или шкварку, шел к старому хозяину, лаял, прыгал на него, хватал за пиджак, кидался к двери, а тот дрожащим от умиления голосом пел:

– Гулять хочешь, Оглу? Милый мой, ты один меня любишь! Остальные ведь сожрать готовы! Пойдем, я тебе колбаски дам.

Но на улице радости как не бывало. Дело сделано, колбаса съедена, стало быть, и притворяться незачем. Оглу лениво плелся за хозяином и во всю пасть зевал. Притворство было самой отвратительной чертой его характера. На площади хозяин встречал своих знакомых. Оглу снова оживлялся, весело лаял, давая понять, что рад их видеть. Порой ему перепадало от них какое‑нибудь лакомство. Проглотив его, он терял к людям всякий интерес: «На что вы мне сдались?» – садился и, скучая, глазел по сторонам.

Болтовня их его не занимала, он наперед знал, разговор пойдет о табаке: вот раньше, мол, был табак, не то что нынче!

«Взяли бы да не курили! – вздыхал Оглу. – А то и мне Остается, хозяин как чистит трубку спицей, все норовит табачную гарь с нее о мою шерсть вытереть. Ему бы так».

«Правда, он не вылизывает себя, – продолжал рассуждать Оглу, прикидываясь спящим, чтобы не играть с малышом Робертом, который обожал таскать его за уши, – но я‑то моюсь языком! С какой стати мне страдать?»

Однажды хозяин, слоняясь по дому, забыл свою трубку на лавке в прихожей. Оглу схватил трубку и через черный ход дунул в конец сада, к выгребной яме, из которой садовник брал подкормку для клумб.

Бросив трубку в вонючую жижу, он как ни в чем не бывало вернулся в дом. А там тем временем началось светопреставление: старик орал, что жизнь его кончена, что родственникам недолго осталось с ним маяться, он, мол, давно видит, что всем здесь в тягость, и лучше бы они просто его уморили, чем лишать его любимой трубки. Оглу не отставал от хозяина, пока тот тщетно искал пропажу, притворяясь, что вот‑вот возьмет след. Хозяин гладил Оглу и приговаривал:

– Вот кто мой единственный верный помощник! На́ колбаски.

Получив колбасу, Оглу улегся в гостиной на ковре и ощерил пасть. Это он так смеялся, черный кудлатый мошенник!

Не найдя трубки, старик несколько дней потерянно бродил по дому, а потом слег и призвал нотариуса.

Вначале Оглу корысти ради заходил полежать у его кровати, но, когда понял, что по причине всеобщей скорби поживиться ему ничем не удастся, он предпочел проводить время в кухне за ловлей мух, потому что, как он однажды доверительно поделился с рыжим таксиком, мухи приятно язык щекочут.

Пропажа трубки настолько потрясла старика, что через две недели пришлось вскрывать его завещание.

Все свое состояние он отписал богадельне. В ту минуту, когда оглашалась его последняя воля, Оглу подвернулся под ногу молодому хозяину, и тот дал ему пинка за то, что, гуляя со стариком, он таскал его к попечителю богадельни.

Кому бы из домашних Оглу ни попадался на глаза, все говорили:

– И эту черную бестию старый плут любил больше всех! Пошел прочь!

Собака постоянно напоминала им о старике, и на семейном совете решили Оглу продать. Поместили в газете объявление, подобное тем, какие на юге Америки давали о рабах: что‑де по семейным обстоятельствам продается умный и добродушный пес.

Оглу понимал, о чем шушукаются в доме, речь шла о его судьбе, и ничуть не удивился, когда однажды во двор въехала повозка с ящиком и хозяева назвали его имя.

Оглу стало ясно, что придется отсюда убраться. Он мигом слетал за дом, быстренько придушил петуха и шесть курочек и тут же вернулся. Ящик уже стоял на земле, и он сам влез в него. Ему кинули куски хлеба, поставили ящик на повозку и повезли на вокзал.

Оглу для порядка разок‑другой эффектно взвыл.

На вокзале он услышал голоса:

– Собака смирная, не сбежит.

Ящик куда‑то потащили, бросили, раздался стук, грохот, свист, и Оглу непривычно закачало.

«Ну что со мной может случиться? – размышлял он. – Приеду на новое место, авось и там приживусь».

Желая сразу произвести хорошее впечатление, Оглу как следует вылизался и съел хлеб. «Надо все подчистить, – рассудил он. – Новые хозяева увидят, что у меня ничего нет, и дадут что‑нибудь вкусненькое». В ящике было тепло, и он уснул. Проснулся Оглу, когда поезд остановился. Открыли ящик, молодая красивая дама погладила его первая и позвала: «Оглу!» По опыту он знал, что женщины любят ласковое обращение, и запрыгал вокруг нее. Когда же она достала из сумки две ливерные колбаски, он с восторженным урчанием умял их и тут же подумал: «Войдем в дом, – начну набивать себе цену, пусть увидит, как я тоскую по старым хозяевам».

Оглу последовал за новой хозяйкой на поводке, а в хорошо натопленной комнате сел перед ней и стал грустно на нее смотреть. Едва она произносила: «Тоскуешь, Оглу?» – он вздыхал и шел к двери. Но скоро ему это надоело, он сделал вид, что заснул, а сам тем временем предался размышлениям о том, что будет на ужин.

Ужин был на славу! Ему дали супа, картошки с маслом и отличных костей. Перед сном он дружелюбно вертел своим великолепным, хвостом и, засыпая, думал: «Пожалуй, здесь я буду счастлив».



II


Но уже на следующий день он убедился, что и здесь придется притворяться. Только они с хозяйкой вышли на прогулку, как к ним присоединился молодой человек, от которого несло мускусом.

Оглу не любил духов. Ведь они не пахли, а воняли! А мускус просто приводил его в отчаяние. Всем ароматам на свете Оглу предпочитал запахи из колбасных лавок и кухонь. По тончайшим нюансам он мог определить, что там варится и жарится.

Молодой человек, пахнущий мускусом, напоминал Оглу о зловонной яме. Однако он не подал и виду, а когда хозяйка протянула своему знакомому руку и ласково улыбнулась, он тоже прикинулся обрадованным и, восторженно взлаивая, весело запрыгал вокруг него. Молодой человек погладил Оглу и спросил:

– Ваш новый сенбернар?

Оглу оскорбился. Надо же, надушенный болван не способен отличить чистокровного ньюфаундленда от какого‑то там сенбернара! Он зарычал и понуро поплелся за хозяйкой. Правда, она тут же поправила молодого человека, что немного его утешило:

– Вы ошибаетесь, это мой ньюфаундленд Оглу.

– Красивый пес, только очень похож на сенбернара.

Это уже переходило всякие границы, и Оглу покосился на него.

– На таком здоровенном псе, барышня, только воду возить!

Оглу снова зарычал и злорадно подумал: «Погоди, попадешься мне, когда я буду один, без хозяйки». Но как ни в чем не бывало продолжал идти за ними. Так они втроем и гуляли. Прощаясь у ворот, молодой человек словно бы между прочим повторил:

– И все‑таки на такой собаке только воду возить!

Оглу шел за своей хозяйкой, внезапно он повернул назад, выбежал на улицу, догнал мускусного господина, перегрыз пополам зонт, который тот нес под мышкой, и спустя мгновение был уже дома.

– Куда это ты бегал, Оглу?

В ответ он удовлетворенно помахал хвостом. Каким вкусным показался ему ужин!

На другой день в гости пришли две молодые дамы, и хозяйка со смехом показала им письмо, недавно доставленное почтальоном, при этом она поглаживала Оглу, который был, конечно, в центре внимания всех трех дам.

– Ну и дурачок этот Индржих, вы только послушайте, что он мне написал! «Многоуважаемая барышня! Как только мы с Вами вчера расстались, меня догнал Ваш пес и перегрыз мой зонт, который я купил буквально накануне за 12 крон. Зонт шелковый и достался мне по случаю. Прошу Вас возместить убыток. Надеюсь на скорое свидание! В разлуке с Вами я так скучаю! Целую Ваши ручки! Ваш Индржих Гак ».

– Я отправлю ему эти двенадцать крон и напишу такое письмо, что он не обрадуется!

Три дня спустя дамы пришли снова, и она дала им прочесть новое письмо от пана Индржиха.

«Многоуважаемая барышня! Уведомляю Вас о получении мною 12 к (прописью: двенадцать крон) за испорченный зонт. Я крайне удивлен Вашим заявлением, чтобы я больше не показывался Вам на глаза и что Вы такого от меня не ожидали. Зонт действительно стоил двенадцать крон, в чем вы можете убедиться по прилагаемому чеку, и действительно был из натурального шелка. Надеюсь, Вы верите мне хотя бы настолько, чтобы не считать, что я воспользовался этой неприятностью ради собственной выгоды. Странно, вот уже два дня Вы не приходите на обычное место наших встреч! Я в самом деле скучаю, и это могут подтвердить четверо свидетелей. Надеюсь на скорое свидание. Целую Ваши ручки! Ваш Индржих Гак ».

– Кто он такой? – спросила одна из дам, выразительно постучав пальцем по лбу.

– Учитель математики, – услыхал Оглу и еще: – Ах, так!

С тех пор Оглу и его хозяйка избегали встреч с паном учителем, и Оглу был избавлен от необходимости притворяться. Он делал все, что ему вздумается, так как хозяйка не отличалась твердостью характера. Она даже купила было плетку, но, когда хотела его ударить, он сделал стойку, зарычал и взглянул на нее столь грозно, что она забросила плетку в угол, и он преспокойно ее изгрыз, а потом демонстративно таскал клочья по комнате.

Оглу познакомился с русским борзым из соседнего дома, держался он с ним чрезвычайно высокомерно и однажды небрежно бросил бедняге:

– Похоже, вы не чистых кровей!

После этого кудлатый борзой стыдился показываться на улице, а Оглу был очень доволен своей шуточкой.

Минула зима, а с наступлением весны Оглу стал раздражительным, как всегда в эту пору, потому что терял зимнюю шерсть.

«Что за досада ждать, пока вырастет новая, – думал он и порой вдруг решал: – А я не буду ждать!», но тут же одергивал себя и уныло озирался вокруг.

У хозяйки тоже было плохое настроение, потому что пан Индржих Гак все‑таки ей нравился… если отвлечься от его математики.

Так и смотрели они с грустью друг на друга – Оглу на свою хозяйку, та на Оглу.

Это была грустная майская сказка. У него слишком медленно отрастала шерсть, а ей больше не писал пан учитель.



III


Но вот начался купальный сезон. Погода стояла прекрасная, вода в реке прогрелась, и Оглу опять повеселел. Шуба его снова была в полном порядке, и при всяком удобном случае он с радостью лез в воду.

Они гуляли по набережной вдвоем: Оглу и его хозяйка. Ей было ужас как скучно.

По набережной они выходили к загородным купальням и смотрели на купающихся.

Глядя на реку, Оглу о чем‑то усиленно думал, пытался что‑то вспомнить и не мог, хотя его не покидало какое‑то смутное ощущение невыполненного долга. Хозяйка тоже пребывала в задумчивости, но она‑то думала о совершенно определенном предмете, о коротко подстриженных усиках пана учителя, которые тот носил зимой.

В один из знойных дней она сидела на молу, а рядом с ней – черный Оглу.

Оба смотрели на воду. Вдруг хозяйка, показывая на пловца, который в хорошем темпе переплывал реку, сказала:

– Смотри, Оглу, это же пан учитель!

В мгновение ока Оглу бросился в воду и, громко фыркая, поплыл к пану учителю.

Ему ли не узнать негодяя, который принял его за сенбернара и заявил: «На этой собаке только воду возить!» Разве такое забудешь?

Прежде чем пан учитель обернулся, он почувствовал: кто‑то схватил его зубами за трико и тащит к противоположному берегу, где сидит дама под зеленым зонтиком.

Его тянули с такой силой, что сопротивляться было бесполезно, и вот он уже вынесен из воды и лежит у ног дамы. Оглу, выбравшись на мол, встряхнулся, и от него во все стороны полетели брызги, как от поливальной машины, он остался очень доволен этой своей новой шуткой.

А пан учитель взглянул на даму и произнес:

– Прошу прощения, однако подобным образом людей выносят из воды только ньюфаундленды!

Оглу завилял от радости хвостом и незаметно ухмыльнулся: «Рад получить от вас удовлетворение», не дослушав учителя, который тут же продолжил:

– Чтобы снова не возникло недоразумения, ставлю вас в известность, что ваша собака порвала мое трико. Я ношу его всего третий день, оно из чистой шерсти и стоит пять крон.



IV


Оглу почти не изменился, даже когда эти двое поженились. Внешне к новому хозяину он относился хорошо, но сразу же после свадьбы изгрыз его туфли, а ошметки отнес в постель к служанке, чтобы хозяева подумали на нее.

Из упрямства Оглу кое‑что проглотил, в том числе каблук, и он долго камнем лежал у него в желудке, так что Оглу не без основания предостерег потешного длинношерстного пинчера, вместе с которым по целым дням торчал у соседней колбасной лавки:

– Ах, милый друг, остерегайтесь туфель!

С возрастом он все больше впадал в детство.

Заговаривал на улице с совершенно незнакомыми собаками, а однажды, встретив в Карлине черного пуделя, посетовал:

– Прошу прощения, но сегодня прогулка мне не доставила ровно никакого удовольствия. Идти по ужасно длинному шоссе с дурацкими тумбами по обочине… для меня это теперь так утомительно!

Как‑то Оглу, лениво развалясь, грелся у печки, а хозяин, кивнув на него, сказал жене:

– Неплохой коврик выйдет!

Оглу, услыхав это, по старческому слабоумию принялся вылизываться, радуясь, что он такой красивый.

Выжил из ума старикашка Оглу.

Уверена, что любовь Гашека к собакам была ничуть не меньшей, чем наша с вами.

Обожаю Гашека и его солдата Швейка! Там они тоже собачками занимались) но это тогда уже другая тема, типа кто что читает))