Всё о породе
Ньюфаундленд
Поиск по сайту:
Вы здесь: Ньюфы.инфо / Группы / Треп за жизнь / Форум / Не анекдоты. Просто почитать и подумать. (4/15)
Это форум группы 
Треп за жизнь. Подробности внизу страницы.
Тема: Не анекдоты. Просто почитать и подумать.
Не анекдоты. Просто почитать и подумать.
Хочу сделать новую тему, потому что не все, чем хочется поделиться,укладывается в рамки анекдотов...
Сообщения
Михаил Жванецкий про умных людей
«Ум — это не эрудиция, не умение влезть в любую беседу, наоборот, или, как сказал один премьер, отнюдь. Ум не означает умение поддерживать разговор с учеными. Если ты умный, ты поймешь, что ты ничего не понимаешь. Ум часто говорит молча. Ум чувствует недостатки или неприятные моменты для собеседника и обходит их. Ум предвидит ответ и промолчит, если ему не хочется это услышать. И вообще, ум что-то предложит.
Глупость не предлагает. Глупость не спрашивает. Глупость объясняет. В общем, с умным лучше. С ним ты свободен и ленив. С дураком ты все время занят. Ты трудишься в поте лица. Он тебе возражает и возражает… Ибо он уверен! И от этих бессмысленных возражений ты теряешь силу, выдержку и сообразительность, которыми так гордился. С дураком ты ни в чем не можешь согласиться. И чувствуешь, какой у тебя плохой характер. Поэтому отдохни с умным! Отдохни с ним, милый! Умоляю!»
FB
«Ум — это не эрудиция, не умение влезть в любую беседу, наоборот, или, как сказал один премьер, отнюдь. Ум не означает умение поддерживать разговор с учеными. Если ты умный, ты поймешь, что ты ничего не понимаешь. Ум часто говорит молча. Ум чувствует недостатки или неприятные моменты для собеседника и обходит их. Ум предвидит ответ и промолчит, если ему не хочется это услышать. И вообще, ум что-то предложит.
Глупость не предлагает. Глупость не спрашивает. Глупость объясняет. В общем, с умным лучше. С ним ты свободен и ленив. С дураком ты все время занят. Ты трудишься в поте лица. Он тебе возражает и возражает… Ибо он уверен! И от этих бессмысленных возражений ты теряешь силу, выдержку и сообразительность, которыми так гордился. С дураком ты ни в чем не можешь согласиться. И чувствуешь, какой у тебя плохой характер. Поэтому отдохни с умным! Отдохни с ним, милый! Умоляю!»
FB
Около 80 британских школ ввели гендерно нейтральную форму – мальчики теперь могут ходить на занятия в юбках, а девочки в брюках, если пожелают. Об этом сообщает РИА Новости со ссылкой на британские СМИ.
Нововведение – часть правительственной кампании, призванной обратить внимание на детей, которые не уверены в своей половой принадлежности. Кампания, впрочем, не придается широкой огласке, однако теперь ряд учеников могут выбирать между юбками, сарафанами и брюками.
Некоторые христианские организации в связи с этим опасаются, что дети младшего школьного возраста могут запутаться, а ученики среднего звена – смутиться.
Вспомнилось
-Это у вас мальчик или девочка.
-Пока не знаю, вырастет само решит.
http://ria.ru/world/20160612/1446240388.html
Нововведение – часть правительственной кампании, призванной обратить внимание на детей, которые не уверены в своей половой принадлежности. Кампания, впрочем, не придается широкой огласке, однако теперь ряд учеников могут выбирать между юбками, сарафанами и брюками.
Некоторые христианские организации в связи с этим опасаются, что дети младшего школьного возраста могут запутаться, а ученики среднего звена – смутиться.
Вспомнилось
-Это у вас мальчик или девочка.
-Пока не знаю, вырастет само решит.
http://ria.ru/world/20160612/1446240388.html
Ну-ну, давайте подталкивайте их всех к тому, о чем они имеют совсем приблизительное представление.....
А где источник??????
А где источник??????
Оль, прочитала статью по-английски, на сайта школы ничего, а СМИ Бирмингема подтвердили, что ношение гендерно-нейтральной школьной формы подтверждается. Не грустно ли это.......
Старый кот умирал.
И не голод или холод были тому причиной – просто время пришло.
Время никогда не опаздывает и не спешит, идет себе точнехонько по графику событий, очерченному каждому из живущих на Земле, и как только подходит к очередной остановке, тут же дает сигнал. Вот только не всем дано его услышать.
Лучше всего это почему-то получается у животных. Особенно у тех, кто живет рядом с людьми... и что тому причиной — не знает пока никто.
Вот и для Америкоса пришла пора “последней остановки”, время отзвонило в свой колокольчик, и кот уже точно знал, что на этот еле слышный звон на этот раз точно откликнется то, что приходит всегда.
Он не страшился небытия, он не был с ним знаком, а потому и не испытывал того самого животного страха, про который так любят говорить люди.
То ли дело собаки... сколько всего он натерпелся от них за свою не очень длинную бродячую жизнь! Этих тварей он боялся, презирал и ненавидел одновременно. Впочем, Америкос всегда был ярым индивидуалистом, а потому не особо жаловал и своих соплеменников.
И он никого не любил. Людей, иногда кидавших ему тоненький кусочек его любимой колбасы, он лишь удостаивал благосклонным взглядом своих ярко-зеленых, как виноградины, глаз – и не более того.
Никто, кроме дачного сторожа, не мог похвалиться тем, что дотрагивался до него.
Еще маленьким котенком Америкос понял, что этот шумный, грозный, толстый, одышливый и к вечеру плохо пахнущий двуногий безмерно любит все, что меньше его.
Потому что на крыльце его сторожки частенько стоял тазик с объедками, и все окружные мяукающие бродяжки знали, что этот спасительный тазик бывает пустым только после восхода солнца. И еще в те вечера, когда сторож уходил спать, ступая по земле нетвердыми ногами и что-то крича невидимому собеседнику...
Коты-бомжи долго не живут, а Америкос никогда не был домашним.
Подъездным – да. Дачным – да. Но своего дома у него не было никогда, как не было и человека, который бы считал его своим другом.
“Америкосом” его прозвали за несносный характер и совершенно подлую натуру, которая заключалась в том, что он нагло пробирался на дачные кухни и в кладовки, и тащил оттуда все, что хоть как-то пахло едой. Бoльших грехов за ним и не числилось. Голод не тетка. Люди об этом почему-то часто забывают. А зря.
...Середина ноября. Подмораживало, особенно после заката теперь уже торопливого солнца. Америкос мерз. Нещадно и жестоко. Его уже не спасала шкура, когда-то бывшей густой и беззаботной. Чердаки законопачены, двери и окна надежно заколочены – не проникнуть, не влезть, да если и найдешь лазейку, то и в стылой комнате согреться невозможно... Так что оставалось только одно место, где еще можно было укрыться от беспощадного убийцы-холода – мусорные баки на главной помойке дачного кооператива. Зарыться поглубже, затихнуть, задремать, согреваясь теплом гниющего мусора...Но ему сегодня не повезло, судьба решила повернуться к нему своим кривым боком – сторож еще после обеда задраил крышки помойных баков так, что и мышке не пролезть. Америкос тихо сопнул и обреченно вздохнул – чему быть, тому не миновать. Скукожился у стены сторожки. И приготовился умирать.
Но его “последний покой” опять потревожили вездесущие собаки.
Вернее, то был один, и еще не совсем “собак”. Щенок... Глупый, лопоухий, худой – откуда он так внезапно взялся? Или нюх стал подводить старого кота? Но факт остается фактом – представитель ненавистного племени гавкобрехов сидел всего в шаге от него, и мелко дрожа, жалобно и тихонько повизгивал.
Со временем эти взвизги грозили превратиться в непрерывный истошный скулеж, так непереносимый чуткой натурой Америкоса, и потому тот после недолгого раздумия опустил голову и сомкнул рот, уже готовый издать дежурное и грозное шипение.Замолк и щенок – он все правильно понял. И тут же, виляя хвостиком, прижался всем своим тщедушным тельцем к еще теплому боку кота. Тот, смурно хмурясь, огляделся по сторонам – не видит ли кто этого позора? Успокоившись, перестал обращать внимание на шумно дышавшего малыша, и вдруг... замурлычил. Включил “моторчик”. Опешил... растерянно замолк было... но как только щенок, встревоженный внезапной тишиной, вновь мелко задрожал всем тельцем, тут же вновь запустил своей “вечный двигатель”... Так продолжалось битых полчаса, пока он не понял, что начал согреваться. И все. Больше он ничего не помнил.
...Вскоре о странной парочке заговорило все весенне-летне-осеннее население кооператива, самое многочисленное и неугомонное.
Они всегда были вместе. Был ли то набег на хозяйские закрома или обычная и вечная война за территорию – эти двое стояли “плечом к плечу”. И если подросший щенок, в чьих статях угадывалось, по-крайней мере, три крови – ротвейлера, кавказца и дога, использовал свою не детскую мощь и окрепшие зубы, то старый кот пускал в ход змеиное шипение, свою неистовую наглость и страшные когти. Они атаковали врага сразу в двух уровнях, недопесок бился с соперником грудь в грудь, а котяра драл его требуху “из подворотни” — скажите, кто устоит против такой атаки?
Как они пережили зиму – об этом можно только догадываться.
Но вот навыки и привычки, которые Полкан – так щенка прозвал сторож – перенял у старого кота, было видно невооруженным глазом. Он, как и Америкос, не жаловал собак, но и к кошкам относился чуть теплее.
Стал наглым грабителем и отчаянным драчуном. Перед дракой падал на спину, и соперник, принимающий эту позу за позу покорности и смирения, был всегда жестоко обманут – едва он нависал над Полканом, как тот тут же вцеплялся ему в горло, что очень часто и становилось решающим фактором в битве.
Самое поразительное, что и Америкос кое-что перенял у своего воспитанника. Он научился... вилять хвостом. Совершенно по-собачьи, то есть — “пропеллерно”. Дачники просто укатывались от смеха, когда эта парочка попрошаек встречала их на дороге, и, сидя на своих задницах, в два таких разных хвоста подметала землю – пыль и гогот стояли неимоверные.
Эту клоунский дуэт полюбили все. Врагов среди людей у них не было. Даже наглые грабежи им прощали, поворчав и бросив пару проклятий ради приличия. В пустоту, разумеется.
...Прошел еще год.
Старый Америкос и возмужавший Полкан теперь уже окончательно взошли на трон и благополучно царствовали в дачном поселке.
Теперь уже никто из собак не осмеливался бросить вызов этой странной двуглавой “гидре самодержавия”. Кошачье племя жило само по себе, навсегда исключив из своих рядов предателя. А “коту-предателю” это было как-то все равно – он просто наслаждался поздней осенью своей жизни-продленки. И все.
Он всегда был сыт, и уже никогда и ничего не боялся. Жил в этом кошачьем раю, созданном на земле совместными усилиями двух представителей вечно враждующих племен.
Кот всегда трапезничал первым, и лишь наевшись до отвала, с жалобным стоном обжоры, вынужденным оторваться от стола, уступал добычу другу, который и приканчивал ее в два глотка. Было невозможно трогательно смотреть на то, как они умывали друг друга.
Если старый кот покорно прижимался к земле и обреченно опускал голову, терпеливо снося чрезмерно слюнявую процедуру, приносившую ему мало радости, то пес радостно бухался на спину, едва не раздавив при этом партнера, и вскидывал вверх все свои четыре лапищи, готовый ко всему.
И Америкос терпеливо часами вылизывал спутанную шкуру Полкана, выдергивая из нее запутавшийся репейник... Тот лишь взвизгивал от щекотки и урчал от удовольствия.
...Вот и третье лето пришло.
Казалось, эта псово-кошачья идиллия будет длиться вечно. Но как бы мы себя ни обманывали...В этом мире нет ничего вечного. И никогда не будет. Жизнь уходит, приходит небытие. И если жизнь не забудет и не заблудится, она придет снова.
...Однажды Америкос пропал. Умирающие коты, чующий скорый приход небытия, летом уходят в лес, чтобы там найти последний упокой.
Такова легенда. Поверим ей.
Сперва Полкан без отдыха носился по поселку, разыскивая своего друга, по-щенячьи испуганно и растерянно повизгивая. Потом он целую неделю тоскливо выл днем и ночью, видимо, все поняв, но все же еще не смирившись с тем, что он остался один в этом мире. Затем он задрал всех бродячих собак в округе. Он искал виноватого, полный желания отомстить за свою тоскливую боль и за не бытие своего друга.
Страшно было встретить его на дороге, смотрящего на тебя исподлобья своими кровавыми глазами.
Когда он начал убивать собак, принадлежавших дачникам, за ним началась охота. Люди поняли, что пес сошел с ума.
И кто-то все же действительно захотел и сумел подстрелить Полкана.
Утром его нашли возле трансформаторной будки в центре поселка.
По кровавому следу, тянувшемуся от лесной опушки, люди поняли, что пес не захотел отлеживаться в кустах и залечивать эту не смертельную рану на боку. Он из последних сил приполз туда, где они с Америкосом когда-то проводили все свое свободное время. Но кот так и не пришел на место встречи. Он ждал своего друга в другом мире. Или не ждал так рано?
Полкан очень трудно расставался с жизнью. Его огромное тело то и дело подрагивало, глаза с неистовой ненавистью смотрели на окруживших его людей, хриплое дыхание вырывалось из уставшей глотки, мучительный и жалобный стон то и дело тревожил мертвую тишину...Но вот его лапы вытянулись и окончательно замерли после предсмертной короткой судороги.
Сторож, стоявший ближе всех, поймал его затухающий взгляд огромных карих глаз и вдруг его словно накрыло огромной волной доброты и нежности, которая напоследок вырвалась в этот мир из души умирающего пса. Трезвого и сурового мужика словно что-то ударило под колени – он рухнул на землю, и обняв огромное безжизненное тело, взвыл совершенно по-собачьи. Тоскливо и громко. Не стесняясь никого и ничего.
Вслед за ним завыли и женщины, стоявшие полукругом – они вдруг поняли, что произошло. Мужчины, не глядя друг на друга, поспешно уходили кто куда, словно бежали с места преступления. И вечером в поселке была страшная поминальная пьянка. Теперь рыдали уже мужчины. Пьяные слезы – все же слезы. Поверьте.
И с того дня что-то шевельнулось в душе каждого из членов этого дачного кооператива. Не стало брошенных кошек и собак.
Их исправно привозили весной и всенепременно осенью увозили с собой в город. А если кто-то нарушал это неписаное правило, то суровый и вечно трезвый сторож делал такое гневное внушение ослушнику, что у того напрочь исчезало желание существовать в этом кооперативе.
Санзондеркоманды по отлову бездомных животных объезжали этот дачный поселок десятой дорогой, поскольку знали, что тут нечем поживиться, но главное – они не однажды испытали на своей шкуре, что такое народный “дрекольный” гнев.
Автор - Мазакбаева Анастасия.
И не голод или холод были тому причиной – просто время пришло.
Время никогда не опаздывает и не спешит, идет себе точнехонько по графику событий, очерченному каждому из живущих на Земле, и как только подходит к очередной остановке, тут же дает сигнал. Вот только не всем дано его услышать.
Лучше всего это почему-то получается у животных. Особенно у тех, кто живет рядом с людьми... и что тому причиной — не знает пока никто.
Вот и для Америкоса пришла пора “последней остановки”, время отзвонило в свой колокольчик, и кот уже точно знал, что на этот еле слышный звон на этот раз точно откликнется то, что приходит всегда.
Он не страшился небытия, он не был с ним знаком, а потому и не испытывал того самого животного страха, про который так любят говорить люди.
То ли дело собаки... сколько всего он натерпелся от них за свою не очень длинную бродячую жизнь! Этих тварей он боялся, презирал и ненавидел одновременно. Впочем, Америкос всегда был ярым индивидуалистом, а потому не особо жаловал и своих соплеменников.
И он никого не любил. Людей, иногда кидавших ему тоненький кусочек его любимой колбасы, он лишь удостаивал благосклонным взглядом своих ярко-зеленых, как виноградины, глаз – и не более того.
Никто, кроме дачного сторожа, не мог похвалиться тем, что дотрагивался до него.
Еще маленьким котенком Америкос понял, что этот шумный, грозный, толстый, одышливый и к вечеру плохо пахнущий двуногий безмерно любит все, что меньше его.
Потому что на крыльце его сторожки частенько стоял тазик с объедками, и все окружные мяукающие бродяжки знали, что этот спасительный тазик бывает пустым только после восхода солнца. И еще в те вечера, когда сторож уходил спать, ступая по земле нетвердыми ногами и что-то крича невидимому собеседнику...
Коты-бомжи долго не живут, а Америкос никогда не был домашним.
Подъездным – да. Дачным – да. Но своего дома у него не было никогда, как не было и человека, который бы считал его своим другом.
“Америкосом” его прозвали за несносный характер и совершенно подлую натуру, которая заключалась в том, что он нагло пробирался на дачные кухни и в кладовки, и тащил оттуда все, что хоть как-то пахло едой. Бoльших грехов за ним и не числилось. Голод не тетка. Люди об этом почему-то часто забывают. А зря.
...Середина ноября. Подмораживало, особенно после заката теперь уже торопливого солнца. Америкос мерз. Нещадно и жестоко. Его уже не спасала шкура, когда-то бывшей густой и беззаботной. Чердаки законопачены, двери и окна надежно заколочены – не проникнуть, не влезть, да если и найдешь лазейку, то и в стылой комнате согреться невозможно... Так что оставалось только одно место, где еще можно было укрыться от беспощадного убийцы-холода – мусорные баки на главной помойке дачного кооператива. Зарыться поглубже, затихнуть, задремать, согреваясь теплом гниющего мусора...Но ему сегодня не повезло, судьба решила повернуться к нему своим кривым боком – сторож еще после обеда задраил крышки помойных баков так, что и мышке не пролезть. Америкос тихо сопнул и обреченно вздохнул – чему быть, тому не миновать. Скукожился у стены сторожки. И приготовился умирать.
Но его “последний покой” опять потревожили вездесущие собаки.
Вернее, то был один, и еще не совсем “собак”. Щенок... Глупый, лопоухий, худой – откуда он так внезапно взялся? Или нюх стал подводить старого кота? Но факт остается фактом – представитель ненавистного племени гавкобрехов сидел всего в шаге от него, и мелко дрожа, жалобно и тихонько повизгивал.
Со временем эти взвизги грозили превратиться в непрерывный истошный скулеж, так непереносимый чуткой натурой Америкоса, и потому тот после недолгого раздумия опустил голову и сомкнул рот, уже готовый издать дежурное и грозное шипение.Замолк и щенок – он все правильно понял. И тут же, виляя хвостиком, прижался всем своим тщедушным тельцем к еще теплому боку кота. Тот, смурно хмурясь, огляделся по сторонам – не видит ли кто этого позора? Успокоившись, перестал обращать внимание на шумно дышавшего малыша, и вдруг... замурлычил. Включил “моторчик”. Опешил... растерянно замолк было... но как только щенок, встревоженный внезапной тишиной, вновь мелко задрожал всем тельцем, тут же вновь запустил своей “вечный двигатель”... Так продолжалось битых полчаса, пока он не понял, что начал согреваться. И все. Больше он ничего не помнил.
...Вскоре о странной парочке заговорило все весенне-летне-осеннее население кооператива, самое многочисленное и неугомонное.
Они всегда были вместе. Был ли то набег на хозяйские закрома или обычная и вечная война за территорию – эти двое стояли “плечом к плечу”. И если подросший щенок, в чьих статях угадывалось, по-крайней мере, три крови – ротвейлера, кавказца и дога, использовал свою не детскую мощь и окрепшие зубы, то старый кот пускал в ход змеиное шипение, свою неистовую наглость и страшные когти. Они атаковали врага сразу в двух уровнях, недопесок бился с соперником грудь в грудь, а котяра драл его требуху “из подворотни” — скажите, кто устоит против такой атаки?
Как они пережили зиму – об этом можно только догадываться.
Но вот навыки и привычки, которые Полкан – так щенка прозвал сторож – перенял у старого кота, было видно невооруженным глазом. Он, как и Америкос, не жаловал собак, но и к кошкам относился чуть теплее.
Стал наглым грабителем и отчаянным драчуном. Перед дракой падал на спину, и соперник, принимающий эту позу за позу покорности и смирения, был всегда жестоко обманут – едва он нависал над Полканом, как тот тут же вцеплялся ему в горло, что очень часто и становилось решающим фактором в битве.
Самое поразительное, что и Америкос кое-что перенял у своего воспитанника. Он научился... вилять хвостом. Совершенно по-собачьи, то есть — “пропеллерно”. Дачники просто укатывались от смеха, когда эта парочка попрошаек встречала их на дороге, и, сидя на своих задницах, в два таких разных хвоста подметала землю – пыль и гогот стояли неимоверные.
Эту клоунский дуэт полюбили все. Врагов среди людей у них не было. Даже наглые грабежи им прощали, поворчав и бросив пару проклятий ради приличия. В пустоту, разумеется.
...Прошел еще год.
Старый Америкос и возмужавший Полкан теперь уже окончательно взошли на трон и благополучно царствовали в дачном поселке.
Теперь уже никто из собак не осмеливался бросить вызов этой странной двуглавой “гидре самодержавия”. Кошачье племя жило само по себе, навсегда исключив из своих рядов предателя. А “коту-предателю” это было как-то все равно – он просто наслаждался поздней осенью своей жизни-продленки. И все.
Он всегда был сыт, и уже никогда и ничего не боялся. Жил в этом кошачьем раю, созданном на земле совместными усилиями двух представителей вечно враждующих племен.
Кот всегда трапезничал первым, и лишь наевшись до отвала, с жалобным стоном обжоры, вынужденным оторваться от стола, уступал добычу другу, который и приканчивал ее в два глотка. Было невозможно трогательно смотреть на то, как они умывали друг друга.
Если старый кот покорно прижимался к земле и обреченно опускал голову, терпеливо снося чрезмерно слюнявую процедуру, приносившую ему мало радости, то пес радостно бухался на спину, едва не раздавив при этом партнера, и вскидывал вверх все свои четыре лапищи, готовый ко всему.
И Америкос терпеливо часами вылизывал спутанную шкуру Полкана, выдергивая из нее запутавшийся репейник... Тот лишь взвизгивал от щекотки и урчал от удовольствия.
...Вот и третье лето пришло.
Казалось, эта псово-кошачья идиллия будет длиться вечно. Но как бы мы себя ни обманывали...В этом мире нет ничего вечного. И никогда не будет. Жизнь уходит, приходит небытие. И если жизнь не забудет и не заблудится, она придет снова.
...Однажды Америкос пропал. Умирающие коты, чующий скорый приход небытия, летом уходят в лес, чтобы там найти последний упокой.
Такова легенда. Поверим ей.
Сперва Полкан без отдыха носился по поселку, разыскивая своего друга, по-щенячьи испуганно и растерянно повизгивая. Потом он целую неделю тоскливо выл днем и ночью, видимо, все поняв, но все же еще не смирившись с тем, что он остался один в этом мире. Затем он задрал всех бродячих собак в округе. Он искал виноватого, полный желания отомстить за свою тоскливую боль и за не бытие своего друга.
Страшно было встретить его на дороге, смотрящего на тебя исподлобья своими кровавыми глазами.
Когда он начал убивать собак, принадлежавших дачникам, за ним началась охота. Люди поняли, что пес сошел с ума.
И кто-то все же действительно захотел и сумел подстрелить Полкана.
Утром его нашли возле трансформаторной будки в центре поселка.
По кровавому следу, тянувшемуся от лесной опушки, люди поняли, что пес не захотел отлеживаться в кустах и залечивать эту не смертельную рану на боку. Он из последних сил приполз туда, где они с Америкосом когда-то проводили все свое свободное время. Но кот так и не пришел на место встречи. Он ждал своего друга в другом мире. Или не ждал так рано?
Полкан очень трудно расставался с жизнью. Его огромное тело то и дело подрагивало, глаза с неистовой ненавистью смотрели на окруживших его людей, хриплое дыхание вырывалось из уставшей глотки, мучительный и жалобный стон то и дело тревожил мертвую тишину...Но вот его лапы вытянулись и окончательно замерли после предсмертной короткой судороги.
Сторож, стоявший ближе всех, поймал его затухающий взгляд огромных карих глаз и вдруг его словно накрыло огромной волной доброты и нежности, которая напоследок вырвалась в этот мир из души умирающего пса. Трезвого и сурового мужика словно что-то ударило под колени – он рухнул на землю, и обняв огромное безжизненное тело, взвыл совершенно по-собачьи. Тоскливо и громко. Не стесняясь никого и ничего.
Вслед за ним завыли и женщины, стоявшие полукругом – они вдруг поняли, что произошло. Мужчины, не глядя друг на друга, поспешно уходили кто куда, словно бежали с места преступления. И вечером в поселке была страшная поминальная пьянка. Теперь рыдали уже мужчины. Пьяные слезы – все же слезы. Поверьте.
И с того дня что-то шевельнулось в душе каждого из членов этого дачного кооператива. Не стало брошенных кошек и собак.
Их исправно привозили весной и всенепременно осенью увозили с собой в город. А если кто-то нарушал это неписаное правило, то суровый и вечно трезвый сторож делал такое гневное внушение ослушнику, что у того напрочь исчезало желание существовать в этом кооперативе.
Санзондеркоманды по отлову бездомных животных объезжали этот дачный поселок десятой дорогой, поскольку знали, что тут нечем поживиться, но главное – они не однажды испытали на своей шкуре, что такое народный “дрекольный” гнев.
Автор - Мазакбаева Анастасия.
Цитата:Президент республики Алмазбек Атамбаев выразил соболезнования семье и близким скончавшейся Токтогон Алтыбасаровойhttp://rusnovosti.ru/posts/376699
Умерла жительница Киргизии, принявшая в семью 150 детей блокадного Ленинграда.
Президент республики Алмазбек Атамбаев выразил соболезнования семье и близким скончавшейся Токтогон Алтыбасаровой, сообщает пресс-служба главы Киргизии.
В Советском Союзе в начальный период войны в Киргизию было эвакуировано более 140 тысяч человек. Из них 16 тысяч приехали из блокадного Ленинграда.
Алтыбасарова во время Великой Отечественной войны стала матерью 150 детям из блокадного города Ленинграда.
Президент распорядился выделить семье покойной материальную помощь в размере 1,7 тысячи долларов.
Мне нет еще 5 лет. Все лето мы провели в глухой украинском селе. Сейчас я понимаю, что оно не такое уж и глухое. До Киева можно было доехать на электричке, там ее называли "кукушкой". Но она была расположена так, что была как бы отрезана. С поезда мы на подводе доехали до речки и там дружно кричали, пока за нами не приплыли на лодке. Вот такая "связь". Почти всех жителей деревни в войну немцы согнали в сарай и подожгли. Наш хозяин был сильно поранен на войне и каждое утро он начинал с того, что перебинтовывал себе крепко грудную клетку. Но боли были сильные и что бы заглушить их, он пил самогон. Пристрастился и ходил все время в обнимку с огромной бутылкой, которую называли сулеёй. При этом он был очень добрый человек. У них с женой было четверо детей - две дочки и два сына. Они никогда нигде не были, ни разу не видели той самой кукушки и не знали, что такое купальник. Когда мы первый раз попросили лодку и, переправившись на другой берег, стали купаться и загорать, сбежалось все село. На нас смотрели, как на сумашедших. Но нашим большим вкладом в развитие села считаю то, что через некоторое время все девушки сшили себе купальники. Еще сыновей хозяев мы взяли с собой в Киев, осмотреть город. Для этого хозяйка всю ночь шила им выходные шаровары из сатина на резинках. А позже одна из дочерей посетила нас в Москве. Животных у них было много и я три месяца балдела в своей стихии. Моим родителям довелось там принимать тяжелые роды у коровы. Один раз вырвались два кабана. Это были огромные звери. Хозяйка затащила нас в дом и спряталась вместе с нами. А дом дрожал от их топота. Целыми днями я возилась с кроликами, кошками, собаками. Мы брали с собой гулять гусыню и ее двух рахитичных детей. Из соседнего села старая-старая бабка приносила нам козье молоко и приводила для меня козленка поиграть. Он все время бодался. Еще там в стаде был бык. Его боялось все село и когда шло стадо можно было без спросу забежать в любой двор. В обратную дорогу нам хотели дать утку, но родители наотрез отказались, ведь для этого ее надо было убить. А уезжая, я спрятала в вещах кошку, которую обнаружили только в поезде. Приехав, мы узнали, что папа без нас завел щенка доберман-пинчера. Это была первая собака, которую я хорошо помню. И только несколько лет назад, при переезде, я выкинула ее истлевший хвостик, который тогда отдавали на память.Интересно, существуют ли сейчас эти два села? И на каком все-таки расстоянии от Киева они находились. Спросить теперь не у кого. Это только то, что врезалось в память и запомнилось из рассказов родителей.
Старое Быково, Новое Быково. 1966 г.
Старое Быково, Новое Быково. 1966 г.
Несравненная Марина Цветаева
"Если что-то болит, молчи. Иначе ударят именно туда"
Одна из крупнейших русских поэтесс ХХ века, прозаик и переводчица Марина Ивановна Цветаева (1892 — 1941) начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте. А её первый изданный сборник стихов в 18 лет сразу же привлёк внимание известных поэтов.
Судьба у Марины Цветаевой сложилась невероятно трагично. Война и нищета дают о себе знать. Один её ребёнок в 3-летнем возрасте умирает от голода в приюте, мужа по подозрению в политическом шпионаже расстреливают, вторую дочь репрессируют на 15 лет. Цветаева с сыном отправляется в эвакуацию в Чистополь, куда ссылали большинство литераторов – там ей обещают прописку и работу. Цветаева пишет заявление: «Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда». Но ей не дали и такой работы: совет счел, что она может оказаться немецким шпионом.
Пастернак, провожая Цветаеву в эвакуацию, дал ей для чемодана веревку, не подозревая, какую страшную роль этой веревке суждено сыграть. Не выдержав унижений, Марина Цветаева 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством, повесившись на ней.
Мы собрали 25 цитат Марины Цветаевой о любви и жизни, которые раскрывают всю глубину и мудрость её трагической судьбы:
1.«Я буду любить тебя все лето», – это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и – главное – куда дольше!
2.Если бы Вы сейчас вошли и сказали: «Я уезжаю надолго, навсегда», – или: «Мне кажется, я Вас больше не люблю», — я бы, кажется, не почувствовала ничего нового: каждый раз, когда Вы уезжаете, каждый час, когда Вас нет – Вас нет навсегда и Вы меня не любите.
3.Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
4.Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
5.Творчество – общее дело, творимое уединёнными.
6.В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
7.Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
8.Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
9.Успех – это успеть.
10.Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
11.Нет на земле второго Вас.
12.Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.
13.Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое.
14.Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
15.Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта – только сердце.
16.«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
17.Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть.
18.В одном я – настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства. Поэтому все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.
19.Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
20.Никто не хочет – никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей – вся Москва, но ни одного кто за меня – нет, без меня! – умрет.
21.Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
22.Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
23.О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
24.Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного.
25.Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.
FB
"Если что-то болит, молчи. Иначе ударят именно туда"
Одна из крупнейших русских поэтесс ХХ века, прозаик и переводчица Марина Ивановна Цветаева (1892 — 1941) начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте. А её первый изданный сборник стихов в 18 лет сразу же привлёк внимание известных поэтов.
Судьба у Марины Цветаевой сложилась невероятно трагично. Война и нищета дают о себе знать. Один её ребёнок в 3-летнем возрасте умирает от голода в приюте, мужа по подозрению в политическом шпионаже расстреливают, вторую дочь репрессируют на 15 лет. Цветаева с сыном отправляется в эвакуацию в Чистополь, куда ссылали большинство литераторов – там ей обещают прописку и работу. Цветаева пишет заявление: «Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда». Но ей не дали и такой работы: совет счел, что она может оказаться немецким шпионом.
Пастернак, провожая Цветаеву в эвакуацию, дал ей для чемодана веревку, не подозревая, какую страшную роль этой веревке суждено сыграть. Не выдержав унижений, Марина Цветаева 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством, повесившись на ней.
Мы собрали 25 цитат Марины Цветаевой о любви и жизни, которые раскрывают всю глубину и мудрость её трагической судьбы:
1.«Я буду любить тебя все лето», – это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и – главное – куда дольше!
2.Если бы Вы сейчас вошли и сказали: «Я уезжаю надолго, навсегда», – или: «Мне кажется, я Вас больше не люблю», — я бы, кажется, не почувствовала ничего нового: каждый раз, когда Вы уезжаете, каждый час, когда Вас нет – Вас нет навсегда и Вы меня не любите.
3.Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
4.Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
5.Творчество – общее дело, творимое уединёнными.
6.В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
7.Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
8.Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
9.Успех – это успеть.
10.Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
11.Нет на земле второго Вас.
12.Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.
13.Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое.
14.Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
15.Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта – только сердце.
16.«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
17.Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть.
18.В одном я – настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства. Поэтому все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.
19.Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
20.Никто не хочет – никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей – вся Москва, но ни одного кто за меня – нет, без меня! – умрет.
21.Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
22.Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
23.О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
24.Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного.
25.Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.
FB
Слышали ли вы когда-нибудь об "Окне Овертона"? Как противостоять намеренному аморальному?
http://xaustov.livejournal.com/138991.html
http://xaustov.livejournal.com/138991.html
Читала. Ужасно...
Бедняга Овертон, где его только не склоняли еще )))
Иногда я думаю, что интернет хуже тех самых советских газет или российского тв. Там хоть понятно, что лажают по долгу службы.
А здесь смотришь и думаешь, черт побери, да они и в самом деле немного туповаты, раз лажают и репостят снова и снова даже настолько убогий бред. Даже не пытаясь проверить и включить для разнообразия голову.
Уже сотый раз вижу ссыль на это дерьмо, все жду, ну когда, ну хоть один напишет, ага, смотрите ребята, вот источники, вот подтверждения, вот вменяемый анализ. Но куда там. Просто так постить весь шлак сети куда прикольнее по всей видимости.
Нате, кушайте.
Иногда я думаю, что интернет хуже тех самых советских газет или российского тв. Там хоть понятно, что лажают по долгу службы.
А здесь смотришь и думаешь, черт побери, да они и в самом деле немного туповаты, раз лажают и репостят снова и снова даже настолько убогий бред. Даже не пытаясь проверить и включить для разнообразия голову.
Уже сотый раз вижу ссыль на это дерьмо, все жду, ну когда, ну хоть один напишет, ага, смотрите ребята, вот источники, вот подтверждения, вот вменяемый анализ. Но куда там. Просто так постить весь шлак сети куда прикольнее по всей видимости.
Нате, кушайте.
Alla, а никто Овертона и не склоняет. Просто жутко от того что сам факт такого метода имеет место быть. С таким же успехом могло быть и другое название.
Healena Нет никакого метода. Есть обычный социологический термин. Этот термин взяли американские консерваторы и на его основе придумали "технологию", "метод". Ни к науке, ни к реальности эта "технология" отношения не имеет, только к влажным фантазиям неоконсерваторов. Наши же тупо содрали у американцев. Все :)
Я сейчас с таким же успехом могу из понятия социальной аномии Дюркгейма "технологию" развала государства забацать, а что бы и нет )))
Только в реальности, чтобы для общества что-то стало приемлемым, это самое общество надо долбать очень долго и очень упорно. Сколько лет людям рассказывают про то, как устроена солнечная система. А каждый третий в России свято верит, что это Солнце ходит вокруг Земли. Пофиг на астрономию, математику и физику. Пофиг на интернет и неограниченную возможность учиться. Им нравится верить в глупость какую-нибудь и они верят, им так привычно, вот и все кино :)
А вот вам окно Овертона, оп и все радостно поедают друг друга после пары статей в прессе.
Я сейчас с таким же успехом могу из понятия социальной аномии Дюркгейма "технологию" развала государства забацать, а что бы и нет )))
Только в реальности, чтобы для общества что-то стало приемлемым, это самое общество надо долбать очень долго и очень упорно. Сколько лет людям рассказывают про то, как устроена солнечная система. А каждый третий в России свято верит, что это Солнце ходит вокруг Земли. Пофиг на астрономию, математику и физику. Пофиг на интернет и неограниченную возможность учиться. Им нравится верить в глупость какую-нибудь и они верят, им так привычно, вот и все кино :)
А вот вам окно Овертона, оп и все радостно поедают друг друга после пары статей в прессе.
Из инета
Вчера, как и каждый год в День Победы, отправились с сыном бродить по городу в поисках виновников торжества. Несмотря на азербайджанца – торговца цветами, настроение у нас шикарное. (Я попросил 50 гвоздик, торговец спросил: — Вам красиво упаковать? — Не нужно – говорю – мы будем по одной раздавать ветеранам на улицах. Он отсчитал цветки, я присмотрелся и вижу: одни пожухли, другие на скотче держатся, третьи короткие... Спрашиваю его: — Что за хрень! ? Торговец, заговорщицки понизив голос: — Брат, какая тебе разница? Ты же все равно раздашь их туда сюда... Потом конечно заменил). Бродим и с удовольствием чувствуем, что и в этом году, хоть медленно, но все же тает наш букет... Живы еще бравые парни и девчонки! Идем по Кутузовскому, уже почти все гвоздики розданы, встреченные ветераны поздравлены, смотрим — на нас надвигается необычная троица: два стареньких полковника с палочками — летчики, вся грудь в тяжелых, сверкающих бронежилетах орденов и медалей. Но поразил меня их третий. Роста небольшого, поджарый, спортивный, молодой черт возьми! По лицу конечно видно, что и ему далеко за восемьдесят, но шевелюра на голове и походка молодая не старческая... Как будто — это фантомас надел маску ветерана... Среди друзей он резко выделялся костюмом. Представьте себе: дорогущий черный костюм, блестящие итальянские туфли и воротник белой рубашки лежит поверх пиджака. Одним словом – Аль Пачино... Сразу видно, что дед этот всегда был франтом и любимцем прекрасных дам. Идет, руки в карманах и скорость его сдерживают только шаркающие шажочки его боевых друзей... Сынок вручил всем по цветочку, полковники ответили: «Спасибо деточки», а «Аль Пачино» потрепал дарителя по голове и сказал: «Благодарю пацан». Я еще долго тащил сына за этой троицей, не в силах оторваться от них. По обрывкам разговоров, было понятно, что эти трое парней познакомились еще при жизни Гитлера... И такая белейшая зависть меня взяла к внукам этого франта в шикарном костюме, как же хорошо, когда у вас такой боевой дед – живой и красивый. И какие молодцы внуки – холят, лелеют и одевают дедушку как куколку. Сразу видно – его дома любят и гордятся им. Свой геройский «бронежилет» из наград, «Аль Пачино» оставил дома, кроме одной единственной награды — на его черном пиджаке одиноко блестела звезда Героя Советского Союза...
Вчера, как и каждый год в День Победы, отправились с сыном бродить по городу в поисках виновников торжества. Несмотря на азербайджанца – торговца цветами, настроение у нас шикарное. (Я попросил 50 гвоздик, торговец спросил: — Вам красиво упаковать? — Не нужно – говорю – мы будем по одной раздавать ветеранам на улицах. Он отсчитал цветки, я присмотрелся и вижу: одни пожухли, другие на скотче держатся, третьи короткие... Спрашиваю его: — Что за хрень! ? Торговец, заговорщицки понизив голос: — Брат, какая тебе разница? Ты же все равно раздашь их туда сюда... Потом конечно заменил). Бродим и с удовольствием чувствуем, что и в этом году, хоть медленно, но все же тает наш букет... Живы еще бравые парни и девчонки! Идем по Кутузовскому, уже почти все гвоздики розданы, встреченные ветераны поздравлены, смотрим — на нас надвигается необычная троица: два стареньких полковника с палочками — летчики, вся грудь в тяжелых, сверкающих бронежилетах орденов и медалей. Но поразил меня их третий. Роста небольшого, поджарый, спортивный, молодой черт возьми! По лицу конечно видно, что и ему далеко за восемьдесят, но шевелюра на голове и походка молодая не старческая... Как будто — это фантомас надел маску ветерана... Среди друзей он резко выделялся костюмом. Представьте себе: дорогущий черный костюм, блестящие итальянские туфли и воротник белой рубашки лежит поверх пиджака. Одним словом – Аль Пачино... Сразу видно, что дед этот всегда был франтом и любимцем прекрасных дам. Идет, руки в карманах и скорость его сдерживают только шаркающие шажочки его боевых друзей... Сынок вручил всем по цветочку, полковники ответили: «Спасибо деточки», а «Аль Пачино» потрепал дарителя по голове и сказал: «Благодарю пацан». Я еще долго тащил сына за этой троицей, не в силах оторваться от них. По обрывкам разговоров, было понятно, что эти трое парней познакомились еще при жизни Гитлера... И такая белейшая зависть меня взяла к внукам этого франта в шикарном костюме, как же хорошо, когда у вас такой боевой дед – живой и красивый. И какие молодцы внуки – холят, лелеют и одевают дедушку как куколку. Сразу видно – его дома любят и гордятся им. Свой геройский «бронежилет» из наград, «Аль Пачино» оставил дома, кроме одной единственной награды — на его черном пиджаке одиноко блестела звезда Героя Советского Союза...
У меня конкретной темы нет, просто хочется написать... Очень нравится ЭТА ТЕМА-заставляет о многом подумать, оценить себя, посмотреть вокруг своего окружения....
...Я живу в Ирландии почти девять месяцев. Что-то нравится, что-то вызывает недоумение, вопросы, не хочется писать НЕ нравится потому что я очень люблю своего мужа - но вот иногда смотришь на события под другим углом зрения и думаешь, что не все так просто и легко...
Мы живем около самого моря-пять минут ходьбы..
В самом начале приезда пошли гулять с детьми, поздний вечер... и тут слышим, кто-то зовет кого-то... Собачники - они везде собачники, какая-то женщина выкрикивает кличку, очень расстроена, взволнована, в трансе.... Подходим, она, еле сдерживая слезы, говорит, потерялся самоед, мальчишка - не видели?????. Нет.... Смотрю, машина очень дорогая, да и женщина одета не для того, чтобы вынести мусорное ведро. Берем у нее телефон и обещаем, если что - подержать, не пущать, оградить и т.д......
И вот на протяжении всех этих девяти месяцев везде видим обьявы - потерялся самоед. Собаке нужен медицинский уход, умоляем - верните, тысяча евро-вознаграждение. Естественно, сердце сжимается, и каждый раз оглядываешься назад, а твои дети с тобой?????? Деревня маленькая, все все про всех знают, спрашиваем неоднократно - ничего не слышно???? Нет.
И вчера случайно узнаем у одного парня, который тот самый друг, у которого пропал самоед, что вроде бы нашли собаку. Мы - в готовности улыбнуться...... и слышим следующее - инкогнито кто-то дал инфу, что знает, где собака (в Ирландии очень много путешественников, а по-простому, Ромалы) называют адрес, а до этого вижу абсолютно везде новую обьяву - 5000 евро, никаких вопросов, только верните собаку.
И вот последняя инфа, хозяин идет по названному адресу, с деньгами, навстречу выходит "козел" Че надо" - вот деньги, верните мою собаку, а тот достает нож и угрожает - еще один сантиметр и ты - труп. Хозяин с ступоре, идет в полицию, зная, что его же собаку прячут от него, приводит всевозможные доводы, чтобы его собаку вернули ему, а ему говорят - у нас нет достаточно доказательств, чтобы произвести обыск в их так сказать лагере...... .....
О чем я думаю???? Береги свою семью - дети, родители, бабушки, дедушки, тети и дяди, а главное, твои четвероногие, которые всегда смотрят в твои глаза, которые всегда - твоя совесть и ответственность на всю жизнь..... Им не на кого надеяться кроме тебя...
Я каждый день всегда целую своего Шогана в его моську и прошу прощения за всех, кого предали, выбросили, наигрались и послали на куй....
На FB есть ролик, где респектабельный джентльмен, отвозит свою бельгийскую овчарку ( на мой взгляд), снимает с нее ошейник и приказывает ЖДАТЬ. А сам уезжает. И вот в заднее окно он видит, как овчарка , не веря, что ее бросили, бежит за машиной, и это невнимание с его с стороны приводит к аварии, где он оказывается потерпевшим. Приезжает скорая, собака его везде сопровождает, потерпевшего везут в больницу, а собака неустанно следит за ним пока он не придет в сознание....... И она первая, кто знает, что хозяин пришел в сознание.....
Мне часто очень стыдно за двуногих.......
Я рада, что мы взяли собаню с улицы, чудовищную по воспитанию, но невероятно преданную по сути, кстати, невероятно, красивую......
...Я живу в Ирландии почти девять месяцев. Что-то нравится, что-то вызывает недоумение, вопросы, не хочется писать НЕ нравится потому что я очень люблю своего мужа - но вот иногда смотришь на события под другим углом зрения и думаешь, что не все так просто и легко...
Мы живем около самого моря-пять минут ходьбы..
В самом начале приезда пошли гулять с детьми, поздний вечер... и тут слышим, кто-то зовет кого-то... Собачники - они везде собачники, какая-то женщина выкрикивает кличку, очень расстроена, взволнована, в трансе.... Подходим, она, еле сдерживая слезы, говорит, потерялся самоед, мальчишка - не видели?????. Нет.... Смотрю, машина очень дорогая, да и женщина одета не для того, чтобы вынести мусорное ведро. Берем у нее телефон и обещаем, если что - подержать, не пущать, оградить и т.д......
И вот на протяжении всех этих девяти месяцев везде видим обьявы - потерялся самоед. Собаке нужен медицинский уход, умоляем - верните, тысяча евро-вознаграждение. Естественно, сердце сжимается, и каждый раз оглядываешься назад, а твои дети с тобой?????? Деревня маленькая, все все про всех знают, спрашиваем неоднократно - ничего не слышно???? Нет.
И вчера случайно узнаем у одного парня, который тот самый друг, у которого пропал самоед, что вроде бы нашли собаку. Мы - в готовности улыбнуться...... и слышим следующее - инкогнито кто-то дал инфу, что знает, где собака (в Ирландии очень много путешественников, а по-простому, Ромалы) называют адрес, а до этого вижу абсолютно везде новую обьяву - 5000 евро, никаких вопросов, только верните собаку.
И вот последняя инфа, хозяин идет по названному адресу, с деньгами, навстречу выходит "козел" Че надо" - вот деньги, верните мою собаку, а тот достает нож и угрожает - еще один сантиметр и ты - труп. Хозяин с ступоре, идет в полицию, зная, что его же собаку прячут от него, приводит всевозможные доводы, чтобы его собаку вернули ему, а ему говорят - у нас нет достаточно доказательств, чтобы произвести обыск в их так сказать лагере...... .....
О чем я думаю???? Береги свою семью - дети, родители, бабушки, дедушки, тети и дяди, а главное, твои четвероногие, которые всегда смотрят в твои глаза, которые всегда - твоя совесть и ответственность на всю жизнь..... Им не на кого надеяться кроме тебя...
Я каждый день всегда целую своего Шогана в его моську и прошу прощения за всех, кого предали, выбросили, наигрались и послали на куй....
На FB есть ролик, где респектабельный джентльмен, отвозит свою бельгийскую овчарку ( на мой взгляд), снимает с нее ошейник и приказывает ЖДАТЬ. А сам уезжает. И вот в заднее окно он видит, как овчарка , не веря, что ее бросили, бежит за машиной, и это невнимание с его с стороны приводит к аварии, где он оказывается потерпевшим. Приезжает скорая, собака его везде сопровождает, потерпевшего везут в больницу, а собака неустанно следит за ним пока он не придет в сознание....... И она первая, кто знает, что хозяин пришел в сознание.....
Мне часто очень стыдно за двуногих.......
Я рада, что мы взяли собаню с улицы, чудовищную по воспитанию, но невероятно преданную по сути, кстати, невероятно, красивую......
Из инета.
КАК Я ВЗЯЛА ЗАЛОЖНИКА
Дело было в Москве. В отделение, куда меня перевели из реанимации, пришла заведующая и сказала: — Вы — паллиативная больная, вам в больнице делать нечего. Потом в режиме монолога она сообщила, что капать меня все равно надо, поэтому мне можно остаться на коммерческой основе. Слово «паллиативная» было неожиданным и новым. Мы с испугу согласились. Заведующая, кстати, оказалась неплохим врачом. И вот, лежу я в платной палате. Одна беда — кнопка вызова не работает. А передвигалась я тогда с большим трудом. Но смирилась вроде. Пока однажды не была разбужена уборщицей, ибо плавала в теплом и красном — выпал подключичный катетер. Легкая паника не помешала умницам-сестрам успеть меня откачать, проклиная молчащую кнопку. Потому что уборщице, оказывается, далеко бегать пришлось, всех созывая. А тут еще в палату напротив совсем тяжелого деда положили. Через дверной проем я наблюдала, как он задыхался, стонал и тянул руку в бесполезной кнопке. В общем, надо было бдеть над ним. И тогда я стала требовать ремонта системы вызова. Хотя бы ради деда… Трижды приходила делегация из проректора по хозчасти, главы фирмы ремонтников и дядьки-рокера в качестве электрика. Дядька был в косухе и бандане с черепами. В общем, наш такой человек. Панели над кроватью он развинчивал и завинчивал, делегация уходила, а к вечеру все опять отрубалось. Наконец я вызвала их в четвертый раз. Пришел только рокер. Он вяло постучал по панели и опять стал развинчивать. В этот момент у него зазвонил телефон, и смеющийся мужской голос довольно громко пророкотал в мобильнике: — Короче, изобрази там бурную деятельность, отвинти-развинти, понимаешь, и давай, свободен… По-быстрому там. Дядька-рокер вяло дакнул. Не знал он, что со мной так нельзя. Вот именно так нельзя со мной. Палата моя запиралась изнутри на ключ. Закончив, рокер не стал меня обнадеживать миганием лампочки, сказав, что посмотрит позже. Пошел к выходу — дернул за ручку двери и изумился: — А выйти… это вот как? — А никак, — говорю. — Теперь вы — мой заложник. Он сосредоточенно посмотрел на дверь. — А домой-то мне как? — Никак, — говорю. — Звоните шефу. Пока сигнализация не заработает, пытаться уйти домой бесполезно. И начинаю рассказывать ему об ужасном положении лежачего больного с неработающей кнопкой вызова. — Так меня же семья ждет, — тупо повторил он. — Так и меня ждет, — говорю. — Очень ждет. Понимаете? И я не хочу тут остаться без работающей кнопки вызова, за которую я к тому же плачу. — Так ведь он все равно вам ее не починит, — грустно признался мой заложник. — Ему ведь этот ваш хозяйственник-проректор до сих пор деньги не заплатил за систему. Они ведь намертво уперлись оба. Не починят же все равно. — Значит, вы останетесь со мной, — говорю. — Давайте чай пить. Есть траченная плитка шоколада. Сколько лет вашим детям-то? В этом месте положено написать: «Незаметно пронеслись четыре часа пятничного вечера». Шеф ремонтников ржал в трубку — не помогло. Орал матом, требовал, чтобы медсестры отперли дверь. Но тут вскрылась еще одна, ранее неведомая изюминка нового ремонта. Замки к дверям, которые в случае чего должны были открываться снаружи медперсоналом, имели внутреннюю блокировку. И, запершись, я могла творить внутри все, что угодно и сколько угодно. Кроме того, медсестры явно были на моей стороне. — Он вас там не обижает? — спрашивала дежурная сестра через дверь. — Здесь я обижаю, — отвечала я брутально. Вскоре стокгольмский синдром вступил в свои права. Дядька-рокер назвался Пашей и стал сам позванивать шефу, колоритно ругаясь и ища моего одобрения. Шеф начал сдавать позиции, стал нудно объяснять, что доступ к системе лишь через хозяйственника-проректора, а тот уже у себя на даче. — Так я тоже хочу живой на дачу, — говорю. — Пусть возвращается. Потом мы с Пашей рассказывали друг другу медицинские страшилки. Он с повлажневшими глазами — историю о докторе, не вышедшем в приемную к пациенту, оказавшемуся его родным сыном. В общем, там все умерли… Дело шло к ночи… Наконец в панели над кроватью раздались щелчки. Потом Пашин шеф попросил меня к телефону. Доложил, что все бы заработало, но ему нужен еще один программист, а тот приедет только завтра. Я была непреклонна. Сказала, что позвонила знакомой съемочной группе, и они как раз завтра приедут и все отснимут, а мы с Пашей их подождем. Щелчки продолжились. И вот тут мой заложник говорит: — А я в туалет хочу. — Бывает, — говорю. — Но я же не со зла, вы понимаете. Никак нельзя сейчас в туалет. Он еще помолчал и говорит: — Очень хочу. Я быстро. Я пописать только… — Нет, — говорю. — Вот там ведерко в углу, а я отвернусь. Паша встал, помолчал немного и по-детски так: — Не могу. Я быстро сбегаю, вернусь и сам запрусь. Вы только мне поверьте. Туалет-то дверь в дверь. Я ж не обману. — Эх, — думаю, — сколько уже сделано, и… А он стоит — робкий рокер с честными глазами. В черепушках весь… Выпустила я его. А он и правда вернулся, тут же заперся и отдал ключ мне. Через полтора часа за дверью раздались знакомые голоса: формально важный голос проректора и устало-ненавидящий — шефа ремонтников. Они предложили протестировать систему. Мой заложник Паша сразу обнаружил хитрость и потребовал переделать. Через полчаса они пришли снова. На этот раз Пашу их работа устроила. И он, показав мне на какие-то микролампочки, сказал, что вот теперь уже все по-настоящему. Наверное, они обиделись, потому что, спросив, все ли меня устраивает, ушли, даже не забрав с собой Пашу. Тот доел мою шоколадку и, прощаясь, спросил: — А можно я буду вас навещать? — Конечно, — говорю. — А вы любите смотреть на капельницы? И, кстати, он заходил потом, да.
Елена Архангельская
КАК Я ВЗЯЛА ЗАЛОЖНИКА
Дело было в Москве. В отделение, куда меня перевели из реанимации, пришла заведующая и сказала: — Вы — паллиативная больная, вам в больнице делать нечего. Потом в режиме монолога она сообщила, что капать меня все равно надо, поэтому мне можно остаться на коммерческой основе. Слово «паллиативная» было неожиданным и новым. Мы с испугу согласились. Заведующая, кстати, оказалась неплохим врачом. И вот, лежу я в платной палате. Одна беда — кнопка вызова не работает. А передвигалась я тогда с большим трудом. Но смирилась вроде. Пока однажды не была разбужена уборщицей, ибо плавала в теплом и красном — выпал подключичный катетер. Легкая паника не помешала умницам-сестрам успеть меня откачать, проклиная молчащую кнопку. Потому что уборщице, оказывается, далеко бегать пришлось, всех созывая. А тут еще в палату напротив совсем тяжелого деда положили. Через дверной проем я наблюдала, как он задыхался, стонал и тянул руку в бесполезной кнопке. В общем, надо было бдеть над ним. И тогда я стала требовать ремонта системы вызова. Хотя бы ради деда… Трижды приходила делегация из проректора по хозчасти, главы фирмы ремонтников и дядьки-рокера в качестве электрика. Дядька был в косухе и бандане с черепами. В общем, наш такой человек. Панели над кроватью он развинчивал и завинчивал, делегация уходила, а к вечеру все опять отрубалось. Наконец я вызвала их в четвертый раз. Пришел только рокер. Он вяло постучал по панели и опять стал развинчивать. В этот момент у него зазвонил телефон, и смеющийся мужской голос довольно громко пророкотал в мобильнике: — Короче, изобрази там бурную деятельность, отвинти-развинти, понимаешь, и давай, свободен… По-быстрому там. Дядька-рокер вяло дакнул. Не знал он, что со мной так нельзя. Вот именно так нельзя со мной. Палата моя запиралась изнутри на ключ. Закончив, рокер не стал меня обнадеживать миганием лампочки, сказав, что посмотрит позже. Пошел к выходу — дернул за ручку двери и изумился: — А выйти… это вот как? — А никак, — говорю. — Теперь вы — мой заложник. Он сосредоточенно посмотрел на дверь. — А домой-то мне как? — Никак, — говорю. — Звоните шефу. Пока сигнализация не заработает, пытаться уйти домой бесполезно. И начинаю рассказывать ему об ужасном положении лежачего больного с неработающей кнопкой вызова. — Так меня же семья ждет, — тупо повторил он. — Так и меня ждет, — говорю. — Очень ждет. Понимаете? И я не хочу тут остаться без работающей кнопки вызова, за которую я к тому же плачу. — Так ведь он все равно вам ее не починит, — грустно признался мой заложник. — Ему ведь этот ваш хозяйственник-проректор до сих пор деньги не заплатил за систему. Они ведь намертво уперлись оба. Не починят же все равно. — Значит, вы останетесь со мной, — говорю. — Давайте чай пить. Есть траченная плитка шоколада. Сколько лет вашим детям-то? В этом месте положено написать: «Незаметно пронеслись четыре часа пятничного вечера». Шеф ремонтников ржал в трубку — не помогло. Орал матом, требовал, чтобы медсестры отперли дверь. Но тут вскрылась еще одна, ранее неведомая изюминка нового ремонта. Замки к дверям, которые в случае чего должны были открываться снаружи медперсоналом, имели внутреннюю блокировку. И, запершись, я могла творить внутри все, что угодно и сколько угодно. Кроме того, медсестры явно были на моей стороне. — Он вас там не обижает? — спрашивала дежурная сестра через дверь. — Здесь я обижаю, — отвечала я брутально. Вскоре стокгольмский синдром вступил в свои права. Дядька-рокер назвался Пашей и стал сам позванивать шефу, колоритно ругаясь и ища моего одобрения. Шеф начал сдавать позиции, стал нудно объяснять, что доступ к системе лишь через хозяйственника-проректора, а тот уже у себя на даче. — Так я тоже хочу живой на дачу, — говорю. — Пусть возвращается. Потом мы с Пашей рассказывали друг другу медицинские страшилки. Он с повлажневшими глазами — историю о докторе, не вышедшем в приемную к пациенту, оказавшемуся его родным сыном. В общем, там все умерли… Дело шло к ночи… Наконец в панели над кроватью раздались щелчки. Потом Пашин шеф попросил меня к телефону. Доложил, что все бы заработало, но ему нужен еще один программист, а тот приедет только завтра. Я была непреклонна. Сказала, что позвонила знакомой съемочной группе, и они как раз завтра приедут и все отснимут, а мы с Пашей их подождем. Щелчки продолжились. И вот тут мой заложник говорит: — А я в туалет хочу. — Бывает, — говорю. — Но я же не со зла, вы понимаете. Никак нельзя сейчас в туалет. Он еще помолчал и говорит: — Очень хочу. Я быстро. Я пописать только… — Нет, — говорю. — Вот там ведерко в углу, а я отвернусь. Паша встал, помолчал немного и по-детски так: — Не могу. Я быстро сбегаю, вернусь и сам запрусь. Вы только мне поверьте. Туалет-то дверь в дверь. Я ж не обману. — Эх, — думаю, — сколько уже сделано, и… А он стоит — робкий рокер с честными глазами. В черепушках весь… Выпустила я его. А он и правда вернулся, тут же заперся и отдал ключ мне. Через полтора часа за дверью раздались знакомые голоса: формально важный голос проректора и устало-ненавидящий — шефа ремонтников. Они предложили протестировать систему. Мой заложник Паша сразу обнаружил хитрость и потребовал переделать. Через полчаса они пришли снова. На этот раз Пашу их работа устроила. И он, показав мне на какие-то микролампочки, сказал, что вот теперь уже все по-настоящему. Наверное, они обиделись, потому что, спросив, все ли меня устраивает, ушли, даже не забрав с собой Пашу. Тот доел мою шоколадку и, прощаясь, спросил: — А можно я буду вас навещать? — Конечно, — говорю. — А вы любите смотреть на капельницы? И, кстати, он заходил потом, да.
Елена Архангельская
Цитата:Передвижение стаи волков: первые трое - старые или больные, они идут впереди и задают скорость всей стаи. Если они пойдут сзади, то отстанут и погибнут. За ними идут пятеро сильных волков. В центре - остальные члены стаи, потом - пятеро самых сильных. Последним идет вожак, который контролирует всю стаю.
Стая идет так, чтобы самые старые не отставали, и чтобы иметь возможность помочь друг другу.
БРЫКИ-БРЫКИ. СОБАКА, КОТОРАЯ ГОВОРИЛА «МАМА»
Каждое утро я вижу, как мимо моих окон проходят двое: седой, благообразного вида мужчина и крупный, красивой золотистой масти боксер. Мужчине — давно за шестьдесят; стара, очевидно, и собака. Они ходят на прогулку всегда в один и тот же час. Мужчина идет не спеша, постукивая тростью; пес ковыляет рядом, волоча заднюю изуродованную ногу. Несколько глубоких полузаросших шерстью рубцов, перекрещиваясь, отчетливо выделяются на атласистой шкуре.
Меня заинтересовала эта пара. Собаки-моя страсть. Мы познакомились. Виктор Андреевич, владелец боксера, оказался вежлив, воспитан чрезвычайно — типичный старый интеллигент с головы до пят. Нет, он не одинок: есть жена, Марта Аникьевна, в прошлом педагог, как и муж. Они получили новую квартиру в нашем районе; оттого я и не видел их раньше.
Меня интересовали рубцы и увечье животного.
Выяснилось, что пес покалечен весьма основательно. Надо было видеть, каков он был тогда, когда кожа на нем висела лоскутьями! Сломано было несколько ребер, ключица. Лапа тоже сломана; чтобы она срослась, в кость вставлен металлический штырь. Делали сложную операцию, чтобы его спасти… Где это его так?
«Хотите знать? Что ж, пожалуй, извольте…»
…Сына убили в белофинскую. Двое стариков остались сиротливо коротать век. Нет, конечно, есть много друзей, знакомых, заботливых и чутких людей; но, что ни говори, родной человек — это родной человек, никто не заменит его.
Жили-вековали, пенсии хватало, чтоб не нуждаться. Когда утихла боль, стали позволять себе даже кой-какие развлечения — кино, цирк, например… Да, и цирк. Сын любил цирк. Его радовали мужество, сила. Цирк лишний раз напоминал старикам о нем, о сыне. Именно с цирка и надо начинать эту незамысловатую историю.
Раз шли — увидели афишу: аттракцион «Собаки-футболисты». Сходим — посмотрим? Было очень смешно наблюдать, как с полдесятка прыгучих короткомордых псов, как ошалелые, взлягивая лапами, гонялись за легким воздушным шаром, стараясь загнать его в ворота, где привязанный крепким ремнем «вратарь», сдавленно хрипя и брызгая от злости слюной, старался отразить все попытки четвероногих форвардов. Женщина в бархатном малиновом платье с позументами кокетливо командовала: «Алле, гоп! Алле, гоп!» — а они прямо-таки вылезали из кожи. Прыжок — и от толчка носом шар взвивался вверх, еще прыжок — и он, под оглушительные смех и хлопки зрителей, наконец, в сетке. Потом — свисток рефери, противники поменялись воротами — все как в настоящем футболе… Впрочем, что рассказывать долго — вы сами, конечно, не раз видели это зрелище!
Виктор Андреевич и Марта Аникьевна получили тогда большое удовольствие. А выходя с представления, увидели объявление, написанное от руки: «Отдаются щенки-боксеры. Справиться за кулисами». Переглянулись и, прочтя молчаливое одобрение в глазах друг друга, направились к служебному входу.
В артистической уборной, где пахло псами и помадой для лица, их приняла дрессировщица. В обыденной жизни, в домашнем полинялом халатике, она выглядела совсем не такой, как на арене. Куда более будничной, даже немного вульгарной, особенно — эти подведенные брови, неестественно яркие губы и пудра, сыпавшаяся с носа. Этому впечатлению способствовало и то, что она курила. Зато псы… Вблизи они были просто изумительны.
Хозяйка кликнула зверей, находившихся в клетушке за стенкой.
— Вот это Баккара, мамаша, — отрекомендовала она, вынимая папиросу изо рта. — Баккара, малюточка, подойди сюда!
Баккара, налитая, упитанная, топала, как человек. Покосив белком, она не соизволила приблизиться. Отвисшие соски подтверждали, что «малюточка» — мать щенков.
— А это — отец… Дон-Мордан. Дон-Мордан, покажитесь! Не правда ли, красивая кличка? Я сама придумала ее. От слова «морда»…
Дон-Мордан важно обошел вокруг посетителей, придирчиво обнюхал колени Виктора Андреевича и удалился. Даже не верилось, что он недавно с такой яростью защищал футбольные ворота… Вот это они и есть, четвероногие артисты?!
По первому взгляду можно было думать, что псы должны заживо съесть всякого, кто отважится заглянуть сюда. В действительности они оказались миролюбивы, воспитаны. Привыкнув к людскому постоянно сменявшемуся обществу, даже не очень интересовались посторонними. В сочетании с их мощью и какой-то совсем не собачьей уверенностью, которая так и сквозила во всем их поведении, это еще более располагало к ним.
— А теперь я покажу крошек, — тем временем продолжала дрессировщица, как видно без памяти влюбленная в своих питомцев. — Они очень уютные, такие дуси! Посмотрите…
Щенки копошились в гнезде под столом, на котором стояло зеркало-трельяжик и в беспорядке были разложены разные гримировальные принадлежности. Хозяйка извлекла одного и показала, повертывая на руках, как, любуясь, повертывают младенца.
Щенок был толстый, гладкий и позволял делать с собой что угодно. Кожа на нем висела складочками, глаза были затянуты каким-то сиреневым туманцем. Точно так же выглядел другой, не отличить. Все они были совершенно одинаковы, будто наштампованы, как гайки.
— Какие чудные, — восхитилась Марта Аникьевна, женщина добрая и чувствительная.
— Прелесть, — подтвердил Виктор Андреевич.
— Возьмем?
— Какой разговор! Я — как ты…
— Одну минуточку, — сказала собачья хозяйка. — Поскольку это очень хорошие щенки и я отдаю их совершенно бесплатно, лишь бы в хорошие руки, я хотела бы знать, к кому они попадут…
Она с удовлетворением восприняла сообщение, что у супругов отдельная квартирка, сад, прожиточный минимум достаточный, чтобы прокормиться всем. Обсуждали так, как будто речь шла об усыновлении ребенка, не меньше.
— А любить вы его будете? Вы извините, что я вхожу во все подробности, но, знаете, иначе нельзя. Если нет страсти, лучше не брать. Это же будет такой друг, такой друг, — тараторила она. — Как человек! Я им жизнью обязана… Шерри-Бренди! Шерри-Бренди!… Шерка! — На этот оклик явилась еще одна боксериха, медлительная и грузная. — Она спасла меня! Как? Очень просто. Мы шли весной… А она у меня уже пенсионерка, старая, ходит трух-трух, трух-трух. Ну вот, идем, вдруг она рванулась в сторону, меня потянула за собой… Я чуть не упала! И в ту же секунду грохнулась обледенелая глыба снега с крыши. Как раз бы на меня… Говорят, собаки предчувствуют землетрясения и перед опасностью тянут хозяев из помещений… А сон у вас хороший? Кто страдает бессонницей, заводи боксера: такой уютный храп по ночам… У них изогнута носовая перегородка. С двух месяцев уже храпят!… Да! На каком этаже вы живете? А то я знаю случай: годовичок перепрыгнул перила балкона и упал с четвертого этажа… У вас — первый? Чудесно…
Право, и смешно и трогательно.
Как назвать щенка… Целая проблема!
Когда нужно, как раз не подберешь клички по вкусу. Следовало посоветоваться с владелицей боксерного выводка: уж она-то наверняка знает их уйму.
Апаш… По-французски — «хулиган», «бандит». Причем же тут милый маленький песик? Не годится. Жуир. Звучно, но как-то легкомысленно. Биг-Бен. Биг-Радж. Битт-Бой… Вот это уже неплохо. По Грину — «Битт-Бой, приносящий счастье». Может быть, малыш тоже принесет счастье? Правда, в документе, который вручила новым владельцам щенка его прежняя хозяйка, он назван (по происхождению) торжественно и совсем как немец-дворянин: «Грим фон Клаугдорф». Родовит, ничего не скажешь. Впрочем, циркачке-дрессировщице высокий титул ничуть не помешал звать боксика непочтительно Гришкой. Но так — уж слишком простецки… В общем, Битт-Бой лучше всего.
Итак, «крестины» состоялись. Битт-Бой, да?
А Приносящий Счастье молчит и таращит на окружающих свои глазенки, которые и впрямь никак не назовешь глупыми.
Есть ли более занятное существо? Ну дала же природа такой философский вид… Он — как старый мудрец: сидит и смотрит, глубокомысленно, терпеливо, снисходительно. Мордастый, четырехугольный, лапы толстенные. Уши висят, брыли спущены, физиономия вся в старческих морщинах (кожи у него явно «на вырост»!), затылочный бугор выпирает, голова домиком, глаза прямо-таки человечьи. Сидит и думает, и, кажется, сейчас что-то скажет, к примеру: «Зачем я явился на свет? Чего хорошего? Поневоле сморщишься…»
Настоящий маленький львенок не львенок — в общем, что-то от большого могучего зверя. Гладкий, тяжелый, «обтекаемый».
Очень, очень серьезная личность.
«Тюфяк» — называла его подруга Марты Аникьевны, скептически настроенная к их увлечению собаководством. «Байбак!» — умилялся Виктор Андреевич, снимая щенка с весов: пятинедельный, тот тянул четыре килограмма с лишком.
В два месяца щенку купировали, то есть подрезали, уши и хвост. Отросли, длиннее сделались лапы. Как-то враз преобразившись внешне, он начал заметно меняться и в другом. Сделался живее, шумнее. Появилось упрямство. Лезет; скажешь: «Отстань!» — он будет стоять и смотреть, всем своим видом выражая: «А я хочу поласкаться, поиграть!…» В конце концов махнешь рукой и сделаешь по его. Поставит на своем.
Появилось этакое озорство, что ли. Сидит против вас, смотрит, не мигая; вдруг что-то не понравилось — метнется, как кобра, изгрызет, исслюнявит руки. Просто напасть какая-то!
— Он еще маленький, глупенький, он еще осознает, — успокаивала мужа добрая Марта Аникьевна.
И вправду: после четырех месяцев «осознал».
Уже в этом возрасте у него появилась тенденция хватать за запястье, хотя его никто не учил этому. Сказывался «фон Клаугдорф»: все его предки были полицейскими собаками.
Его «важное происхождение» вскоре напомнило о себе и по-другому… Звонок — почта. Виктор Андреевич растерянно вертел в руках извещение, врученное под расписку…
— Ты знаешь, Марта, нас вызывают в секцию…
— В какую еще там секцию? Я никаких секций не знаю.
— В секцию боксеристов. Требуют показать Битт-Боя…
Оказалось, цирковая дрессировщица — бывшая хозяйка Битт-Боя — позаботилась, дала куда следует сведения о всех щенках, и там уже взяли их на учет.
Раз вызывают — надо идти.
Виктор Андреевич нацепил галстук-бабочку, облачился в чесучовый старомодный пиджак, который всегда надевал в торжественных случаях, взял шляпу, трость, Битт-Боя на поводок и отправился.
Поверите ли, ничего подобного он не представлял себе прежде!
Публика в секции была самая пестрая, подходили новые посетители — пионеры, домохозяйки, солидные мужчины, но тон задавали три дамы-боксеристки. Одна, пожилая, председательствовала; другая, помоложе, видимо, была ее помощницей; третья вела запись. К ним приводили щенят и взрослых боксеров. Они их требовательно осматривали, измеряли рост, пропорции тела, глядели в зубы.
— Клык окрайка клык! — провозглашала специалистка по зубам, заглянув в пасть очередному подопечному, после чего тот, облизнувшись, принимался учащенно дышать, дергая языком и оглядываясь на своего владельца, точно спрашивая: «Для чего это делается?» Секретарша в это время что-то помечала в тетради.
— Прикус на пределе!
— Клык окрайка клык! Просто заклинание какое-то!
— Вы чем кормите свою собаку?
— Как чем? Что сам ем, то и даю.
Дамы переглянулись. «Какой ужас!» — читалось в их взглядах.
— Вы даете глицерофосфат?
Виктор Андреевич растерянно пожал плечами.
— А как вы его везли сюда?
— На трамвае…
— Как можно боксу на трамвае? У него будет пневмония! — с возмущением авторитетно заявила одна из заседавших.
Виктор Андреевич смущенно притих и смотрел, слушал, широко раскрыв от удивления глаза. Пневмония, глицерофосфат…
Боксеристы — какие-то тронутые люди. Возятся со своими боксерами, как с детьми; на щенках подгузнички, как на малых ребятах. Считают, что лучше их собак нет на свете, все остальные породы — ничто, плебеи, мразь. И все — на полном серьезе.
Смешной народ! Они могли часами обсуждать малейшие изменения в поведении своих любимцев, линии их кровей до двадцать пятого колена включительно, наперечет знали всех этих фон дер Клаугдорфов, фон Эйгельштейнов, Венус фон Фогельсбергов, Шерри фон Таубенсхойльдов… Тьфу ты, язык сломаешь!
Виктор Андреевич, почувствовавший себя вначале полнейшим невеждой в этой компании, постепенно успокоился, убедившись, что тут, видимо, было так заведено — о животных говорить, как о людях…
Впрочем, мало кто обращал внимание на странности боксеристок; важнее было то, что здесь действительно до тонкостей разбирались в боксерах; а ведь каждое занятие требует углубленных знаний. И за всеми чудачествами, в общем-то, скрывалось много дельного.
Получив тысячу наставлений, предупреждений, замечаний, Виктор Андреевич ушел домой взопревший. Крепко-накрепко запомнил: вторник — «боксериный день». Каждый вторник — пожалуйте сюда за советом, помощью, кому что требуется.
— Не забудьте, что собаку надо дрессировать! — напутствовали его на прощание.
Право, ну кто мог думать, что с этим Битт-Боем будет столько возни! Ведь образина. Морда четырехугольная, лицевые кости дегенеративно укорочены, головастый, всегда сопит (все боксеры сопуны, опять же из-за деформированной носовой полости). Недаром мальчишки на улице бегут следом: «У, бульдожка, бульдожка!» Пальцем нос вдавят и показывают — дразнят. А мил, мил, уже прилип к сердцу.
— У него мертвая схватка, — важно объясняет кто-нибудь из добровольной шумной свиты.
— Не схватка, а хватка, — поправляет Виктор Андреевич.
— Я знаю, — кричит другой, — у него смертельный укус!
Навьюченный до последней степени, Виктор Андреевич шествует на площадку — учить Битт-Боя. В инструкции сказано: нужно иметь поводок двухметровый, поводок десятиметровый, ошейник простой и ошейник строгий, намордник петельный, намордник глухой и так далее и тому подобное. Все это Виктор Андреевич напялил на себя и на собаку. Побрякивающую цепь обмотал вокруг пояса. Невысокий, сухонький, с этими атрибутами завзятого собаковода он представляет довольно-таки комичное зрелище. Устал невозможно. А еще надо заниматься.
Занятия. Инструктор командует «направо» — Виктор Андреевич неловко поворачивается налево.
— Направо! — повторяет инструктор. — Ах, направо? Пожалуйста…
— Что вы к каждому слову прибавляете «пожалуйста»?
— Простите, простите. Пожалуйста, не буду… Инструктор молодой, недавно демобилизованный из армии, для него все эти приемы — азбука.
— Кру-угом!
— Одну минуточку… — Потоптавшись, Виктор Андреевич делает поворот через правое плечо, один из всей шеренги и позже всех. — Ах, кажется, не так!… — И он раскручивается в обратную сторону.
— Простите, пожалуйста…
На лице инструктора мученическое выражение. «И для чего только создали этих интеллигентов!» — готов он произнести вслух.
Зато куда успешнее проходит то же самое у Битт-Боя. Правда, ему также приходится повторять одно и то же по нескольку раз; однако если уж он что запомнил — то запомнил.
Но — озорной, беда!
Он отлично пользовался слабостями хозяина. Идут в строю, внезапно Битт-Бой передними лапами охватывает ноги Виктора Андреевича. Бедняга валится наземь. После, поднимаясь, бормочет:
— Извините, пожалуйста, мы сейчас…
Или — подпрыгнет и ударит всеми четырьмя лапами в грудь. Конечно, Виктор Андреевич опять с ног долой. Надо бы взгреть Битт-Боя за эти штучки как следует, а у Виктора Андреевича не поднимается рука. За всю жизнь не причинил никому ни одной неприятности.
Иногда Битт-Бой идет рядом без поводка; выражение умнейшее, образец повиновения и добропорядочности.
И вдруг — прыг в сторону, на морде восторг: «Поймай меня!» Взбрыкнет как раз тогда, когда не ждешь. Типично боксерское.
Впрочем, учеба не прошла бесследно и для Виктора Андреевича. Тоже усвоил кое-что. Например, ведет бокса. Плут увидел впереди столбик; в глазах мгновенно пронеслось: рвануть туда! А Виктор Андреевич уже начеку, строгий взгляд на воспитанника. И тот сразу обмяк, языком зашлепал, пытаясь виновато лизнуть руку: извини, мол!
Никто ничего не заметил, а эти двое поговорили между собой.
Постепенно открывались все новые черты характера боксера. Повадился лазать под забор, на территорию соседней дачи. А там хозяева — садоводы, розы прикопаны. Пес мял, ломал. Посыпались жалобы.
— Вы его вытяните чем-нибудь, когда увидите. Только не сильно, — скрепя сердце, дал разрешение Виктор Андреевич.
Соседка «вытянула» однажды пса метлой по спине. После этого он перестал ходить туда, но и соседку запомнил навсегда. Как услышит ее голос — рычит, беснуется.
Раз во дворе поднялся сильный шум, крик. Оказалось, соседка зачем-то сунулась в калитку (думала, Битт-Бой на прогулке), а он молчком хвать ее за руку. Уцепился и держит. Кое-как заставили отпустить. Разжимать пришлось.
Вот уж истинно: памятлив и злопамятен.
Правду сказать, особа неприятная, вечная скандалистка. Оскорблений, брани было потом — кое-как урегулировали конфликт. Зато и она с тех пор больше не совалась к боксеру.
Самолюбив — необычайно. Ударишь по морде — обязательно огрызнется. Шлепнешь по заду — воспринимает, как наказание.
Взял манеру: надоест заниматься — набросится на хозяина, зубами делает перехваты на плече, правда не сильно, так, чтобы не прокусить, но — ощутимо. Скажут ему: «Ну, хватит, пошли домой» — тотчас отпустит и направится с площадки.
Уравновешен. Выдержка великолепная. И в то же время — темперамент, впору хоть доберман-пинчеру.
Возьмется драться — ну, держись! Противника сшибает плечом, грудью и лапами. При прыжке на человека тоже бьет одновременно всеми четырьмя лапами, как при прыжке на барьер. Брык — и готово: сбить кого-либо с ног ничего не стоит. Как-то сбил ради озорства случайную «тетю» (правда, «тетя» была легкая, сухонькая). Сбил парня-футболиста. Не устоит даже сильный мужчина.
Прыгуч — поразительно. Барьер в два метра — пустяк, семечки. Как-то положили лакомство на дерево, на высоте двух с половиной метров над землей. Пес преспокойненько вспрыгнул, съел и так же расчетливо-неторопливо соскочил обратно.
— Этого вашего брыкуна никакая загородка не удержит, — говорила немолодая дворничиха, соседка с другой стороны. — Давеча мету улицу, а ему, видите ли, метлой захотелось поиграть. Через забор шасть и уцепился… Я к себе тяну, он — к себе… Насилу отбила! Поиграл — и домой, опять через забор. Ему что? Брык — сюда, брык — туда. Как в цирке! Брык-брык…
Брык-Брык… забавно! А может, Брыки-Брыки? Звучит неплохо.
А какая прелесть — дома. Сама непосредственность! Дали ему студень. А он принес и шлеп хозяйке на колени. Испортил Марте Аникьевне новое платье. Но разве можно наказывать его за это: лучший порыв души, поделился лакомством!
Марта Аникьевна стала ему укоризненно выговаривать за это, а он… Да вы же еще не знаете, на что способен боксер!
Ученые мужи утверждают, что тут дело тоже в укороченных челюстных костях. Так или не так, судить трудно, но факт остается фактом (все, кто держал боксеров, подтверждают это), что боксер способен выговаривать некоторые слова. Да, да! Или хотя бы по крайней мере одно. И это слово он произнес в тот вечер, когда провинился перед Мартой Аникьевной.
Вытряхнув студень из подола в чашку пса, она что-то говорила ему, а он, по интонации ее голоса поняв, что проштрафился, заюлил, зашлепал языком и вдруг из его пасти совершенно явственно прозвучало: «Мам-ма!».
Вначале Марта Аникьевна подумала, что ослышалась, что постоянная тоска по сыну привела к тому, что она случайное сочетание звуков приняла за нечто членораздельное, но когда Битт-Бой повторил это еще раз, а потом еще, она схватилась за сердце и в полной растерянности опустилась на стул. Пес обрадованно подскочил к ней…
— А я как села на стул, — рассказывала потом Марта Аникьевна, — так подняться мне никаких сил. Собака, и вдруг говорит «мама»… Может, показалось, уж и не знаю… Да о том ли речь! Сынок стоит перед глазами. Голос его слышу: «Мама, мама, мама…» С тех пор, как погиб, никто не называл меня так. Чуть рассудка не лишилась…
Позднее она узнала, что многие боксеристы специально учат своих четвероногих любимцев выговаривать это слово.
«Интеллектуальный пес», — сказала про него подруга Марты Аникьевны, не менее ее потрясенная его способностями.
Вот когда он по-настоящему вошел в сердце. Отныне и навсегда в нем стало нравиться все. И то, что он такой лизуха и слюнявка. И что отхрапывает по ночам на всю квартиру. Как-то зашла знакомая вечерком, сидели-беседовали, внезапно она прислушалась и спросила:
— Кто это у вас храпит?
Храпел, надо сказать, как пьяный мужик.
— Гришка…
— Гришка?!.
— Ну… Брыки-Брыки. Битт-Бой…
Гришка, Брыки-Брыки, Битт-Бой… Спутаешься тут!
Но, право, ему и Гришка, пожалуй, идет: такой сорванец… именно — Гришка! И как-то еще ближе, проще, по-нашему.
А сколько изящества во всех движениях! Упруг, мускулист, идет — как танцует. Порода — во всех повадках.
Правда, с его «мам-ма» не обошлось и без курьезов.
Виктор Андреевич ночь не спал, ворочался: завтра собачка сдает экзамен — предстояли испытания по дрессировке. Наутро бокса поставили на охрану. Ему командуют: «Фасс!», а он пошлепал языком — и вдруг: «Мам-ма!…»
Однако прошло немного времени — и Брыки-Брыки так работал на окарауливании, как будто старый сторожевой пес.
Конечно, он только собака… И все же порой нельзя без какой-то душевной неловкости смотреть ему прямо в глаза. Кажется, что в них присутствует мысль, есть что-то от человека. Недаром все знающие эту породу утверждают, что ни одна собака, ни одно животное вообще не очеловечиваются так, как боксер. Эта короткомордость, делающая его похожим на обезьяну, и взгляд, как бы желающий что-то сообщить вам… Право, они заставляли задуматься даже менее наблюдательного человека. Только подержав боксера, понимаешь, почему случайное уродство (ведь когда-то собаки с укороченной челюстью и курносой мордой были случайным явлением, отклонением от правил) люди сделали породой, прихоть природы возвели в достоинство.
Выяснилось, например, что ему нравится автомобиль, любит кататься. Но не в том суть. Интересно вот что: во время езды смотрит в ветровое стекло и, если что-то проехали, сейчас же оборачивается, чтобы бросить взгляд через заднее окно, — знает, что может увидеть там. Стало быть — тоже зачатки каких-то разумных действий?
Рафинирование породы достигло в боксере, пожалуй, наивысшего совершенства, работа селекционера здесь наиболее ярко выражена.
Именно все это и делает боксеристов фанатиками, теряющими подчас чувство меры и юмора (правда, заметим попутно, без фанатизма, одержимости, пожалуй, не создашь ничего достойного внимания и удивления!). Отсюда рождается и какое-то особое отношение, почтение, что ли, к боксеру. И когда однажды в секции Виктора Андреевича спросили, доволен ли он питомцем, Виктор Андреевич помолчал и ответил:
— Было бы лучше, если бы он был меньше человеком и больше собакой…
Да, взял за сердце, взял.
На удивительном четвероногом, ставшем поистине членом семьи двух престарелых пенсионеров, сосредоточилась теперь вся их привязанность, которую они прежде дарили сыну. Все-таки живое существо, которое может приласкаться, ответить теплом на тепло. И даже если бы он не совершил то, что совершил, все равно он дороже дорогого, с ним они не расстались бы ни за что.
До этого жили, в общем, довольно уединенно; теперь стали чаще выходить из дому, встречаться с людьми. Но без собаки — никуда.
И когда поехали на отдых по путевке, тоже взяли Брыки-Брыки с собой.
Брыки-Брыки (будем называть его так, ибо это больше всего подходит к нему) на лоне природы раскрылся еще полнее.
Оказалось — умеет нырять. Может нырнуть за костью, за камнем. За лодкой плывет хоть пять километров, «стилем кроль». Выставит нос, сопит, отдувается и плывет, энергично работая лапами.
Там, на лоне природы, поджидали и самые серьезные испытания…
Раз повстречались с лосем. Он зашел на территорию Дома отдыха. Марта Аникьевна и Виктор Андреевич зовут питомца — не идет. Глядь, а лось и собака кружатся на лужайке. Красавец сохатый — громадный, рога тяжелые! — старался либо боднуть, либо ударить передними ногами и все поворачивался корпусом к Брыки-Брыки, а тот с упрямством и сноровкой, достойными его породы, пригнув голову и отвесив брыли, сопя, старался зайти сзади, чтоб вспрыгнуть противнику на загривок.
Смел, смел. Настоящий бойцовый пес. Дает себя знать кровь булленбейцеров, применявшихся в старину в Германии и некоторых других странах для травли быка. И ухватки те же.
Их разогнали. Лось, оглядываясь и не очень пугаясь присутствия людей, неторопливой отмашью пустился к лесу. А пес еще долго сердито сопел и пыхтел, порываясь преследовать.
Хуже вышло знакомство с коровами. В стаде оказался бык. Он первый заметил собаку и, видимо приняв за волка, пошел на нее. Брыки-Брыки лучше бы отступить. Он — тоже в бой. Отваги — через край. Сам напал на быка (опять сказались предки-быкодавы!). Коровы со всех сторон зажали бокса. Виктор Андреевич, свидетель этой сцены, перепугался: пропал пес! Но Брыки-Брыки своим обычным приемом вспрыгнул на спину одной рогатой противницы, потом — другой, да так, по спинам, невредимый, и вырвался из кольца.
А вскоре произошла и та, роковая встреча, памятная на всю жизнь…
День был чудесный. Солнце грело, от земли исходил одуряющий аромат, бабочки перепархивали с цветка на цветок. Незаметно Виктор Андреевич и Марта Аникьевна забрели в глубь леса. Брыки-Брыки по обыкновению бежал впереди, принюхиваясь к встречным предметам, порой почти скрываясь в гущине трав.
Марта Аникьевна отстала, собирая ромашки. Виктор Андреевич увидел подберезовик, нагнулся, чтоб его сломить, и в тот же миг что-то тяжелое, мохнатое совершенно бесшумно внезапно обрушилось на него, свалив, подмяв под себя.
Это была рысь. Затаившись на суку, она уже давно следила за жертвой, выжидая, когда та приблизится на доступное для прыжка расстояние. Виктор Андреевич не успел ни закричать, ни защититься. Он чувствовал лишь, как зверь терзает, давит его всей тяжестью. Острые когти расцарапали лицо, проникли под одежду[24].
Но это продолжалось, быть может, лишь секунду-две, а может, и какие-то доли секунды — время перестало существовать. Раздалось яростное рычание, рысь зашипела, как шипят в драке все кошки, но только во много раз сильнее, и оставила Виктора Андреевича, атакованная Брыки-Брыки.
Собака и зверь сплелись в один клубок. Если рысь старалась как можно больше шуметь, чтоб испугать противника, подбодряя тем себя, то боксер действовал совершенно безмолвно. Вот когда в полной мере проявилась его знаменитая хватка, которую, очевидно, не случайно назвали мертвой и которая напоминала о себе еще тогда, когда он держал соседку за руку. Сейчас Брыки-Брыки впился в шею рыси. Она таскала его за собой, старалась сбросить, но он висел на ней, как капкан. Если бы даже хотел, он все равно не смог бы разжать сейчас челюсти. Но, конечна, не инстинктивная привычка к крепкой хватке, свойственная короткомордым собакам, а извечная преданность человеку привела его в такое состояние. Человек взрастил собаку — теперь она боролась за человека.
Виктор Андреевич поднялся. Лицо его было залито кровью, рубашка порвана, ноги подламывались. Он хотел кого-нибудь крикнуть, позвать на помощь хотя бы Марту Аникьевну, но голос пропал. Страх, необоримый, подлый страх охватил его, сжал тисками грудь. Бежать, спасаться! Успеть отвести от себя гибель, пока доблестный Брыки-Брыки мужественно сражается с врагом. И, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, хватаясь за кусты и ветви деревьев, чтобы не упасть, Виктор Андреевич поспешил прочь от этого места… Скорей, скорей, пока рысь снова не набросится на него!
Недаром он всегда считался сугубо штатским человеком; даже на мирных занятиях в строю не умел повернуться как нужно, в жизни не обидел и мухи. А тут такая передряга… И более храбрый мог растеряться и спасовать.
Он остановился, услышав испуганный возглас жены:
— Что с тобой?! В каком ты виде! Что там за шум? Побледневшая Марта Аникьевна бросилась к мужу и замерла, с полуслова поняв, что произошло.
— Пойдем скорее… — сказал Виктор Андреевич.
— А как же он?
— Он все равно погиб… Слышишь, он даже не лает…
— Нет, нет, мы не имеем права его бросать! Как ты можешь так говорить? Мы должны что-то сделать для него…
Виктор Андреевич обрел, наконец, мужество. Близость Марты Аникьевны немного успокоила его. Но он еще медлил, не зная, что предпринять, напряженно прислушиваясь.
Шум схватки прекратился. Стало тихо. И вдруг они услышали жалобное повизгивание. Израненный, полуослепший, Брыки-Брыки — их любимый Брыки-Брыки, говоривший «мам-ма», Брыки-Брыки, приносящий счастье, — полз на животе. Он полз, оставляя за собой кровавую полосу. Задние лапы волочились, он полз лишь на передних. Он одержал победу, придушил рысь, но какой ценой!…
Старики кинулись к нему. Трясущимися руками Виктор Андреевич стал ощупывать израненное животное.
— Как мы его понесем?…
— Сними макинтош…
Расстелив макинтош, они положили на него Брыки-Брыки, а он еще благодарно лизнул их; затем, взявшись с двух сторон за концы, осторожно приподняли и понесли.
Но он был тяжелый, а они от всего пережитого совсем лишились сил. Тогда они опустили ношу на землю и потащили волоком, один — за один конец подстилки, другая — за другой, стараясь выбирать дорогу поровнее, а Брыки-Брыки, все еще тихонько поскуливая и вздрагивая, как в ознобе, постепенно затихал…
рунет
Каждое утро я вижу, как мимо моих окон проходят двое: седой, благообразного вида мужчина и крупный, красивой золотистой масти боксер. Мужчине — давно за шестьдесят; стара, очевидно, и собака. Они ходят на прогулку всегда в один и тот же час. Мужчина идет не спеша, постукивая тростью; пес ковыляет рядом, волоча заднюю изуродованную ногу. Несколько глубоких полузаросших шерстью рубцов, перекрещиваясь, отчетливо выделяются на атласистой шкуре.
Меня заинтересовала эта пара. Собаки-моя страсть. Мы познакомились. Виктор Андреевич, владелец боксера, оказался вежлив, воспитан чрезвычайно — типичный старый интеллигент с головы до пят. Нет, он не одинок: есть жена, Марта Аникьевна, в прошлом педагог, как и муж. Они получили новую квартиру в нашем районе; оттого я и не видел их раньше.
Меня интересовали рубцы и увечье животного.
Выяснилось, что пес покалечен весьма основательно. Надо было видеть, каков он был тогда, когда кожа на нем висела лоскутьями! Сломано было несколько ребер, ключица. Лапа тоже сломана; чтобы она срослась, в кость вставлен металлический штырь. Делали сложную операцию, чтобы его спасти… Где это его так?
«Хотите знать? Что ж, пожалуй, извольте…»
…Сына убили в белофинскую. Двое стариков остались сиротливо коротать век. Нет, конечно, есть много друзей, знакомых, заботливых и чутких людей; но, что ни говори, родной человек — это родной человек, никто не заменит его.
Жили-вековали, пенсии хватало, чтоб не нуждаться. Когда утихла боль, стали позволять себе даже кой-какие развлечения — кино, цирк, например… Да, и цирк. Сын любил цирк. Его радовали мужество, сила. Цирк лишний раз напоминал старикам о нем, о сыне. Именно с цирка и надо начинать эту незамысловатую историю.
Раз шли — увидели афишу: аттракцион «Собаки-футболисты». Сходим — посмотрим? Было очень смешно наблюдать, как с полдесятка прыгучих короткомордых псов, как ошалелые, взлягивая лапами, гонялись за легким воздушным шаром, стараясь загнать его в ворота, где привязанный крепким ремнем «вратарь», сдавленно хрипя и брызгая от злости слюной, старался отразить все попытки четвероногих форвардов. Женщина в бархатном малиновом платье с позументами кокетливо командовала: «Алле, гоп! Алле, гоп!» — а они прямо-таки вылезали из кожи. Прыжок — и от толчка носом шар взвивался вверх, еще прыжок — и он, под оглушительные смех и хлопки зрителей, наконец, в сетке. Потом — свисток рефери, противники поменялись воротами — все как в настоящем футболе… Впрочем, что рассказывать долго — вы сами, конечно, не раз видели это зрелище!
Виктор Андреевич и Марта Аникьевна получили тогда большое удовольствие. А выходя с представления, увидели объявление, написанное от руки: «Отдаются щенки-боксеры. Справиться за кулисами». Переглянулись и, прочтя молчаливое одобрение в глазах друг друга, направились к служебному входу.
В артистической уборной, где пахло псами и помадой для лица, их приняла дрессировщица. В обыденной жизни, в домашнем полинялом халатике, она выглядела совсем не такой, как на арене. Куда более будничной, даже немного вульгарной, особенно — эти подведенные брови, неестественно яркие губы и пудра, сыпавшаяся с носа. Этому впечатлению способствовало и то, что она курила. Зато псы… Вблизи они были просто изумительны.
Хозяйка кликнула зверей, находившихся в клетушке за стенкой.
— Вот это Баккара, мамаша, — отрекомендовала она, вынимая папиросу изо рта. — Баккара, малюточка, подойди сюда!
Баккара, налитая, упитанная, топала, как человек. Покосив белком, она не соизволила приблизиться. Отвисшие соски подтверждали, что «малюточка» — мать щенков.
— А это — отец… Дон-Мордан. Дон-Мордан, покажитесь! Не правда ли, красивая кличка? Я сама придумала ее. От слова «морда»…
Дон-Мордан важно обошел вокруг посетителей, придирчиво обнюхал колени Виктора Андреевича и удалился. Даже не верилось, что он недавно с такой яростью защищал футбольные ворота… Вот это они и есть, четвероногие артисты?!
По первому взгляду можно было думать, что псы должны заживо съесть всякого, кто отважится заглянуть сюда. В действительности они оказались миролюбивы, воспитаны. Привыкнув к людскому постоянно сменявшемуся обществу, даже не очень интересовались посторонними. В сочетании с их мощью и какой-то совсем не собачьей уверенностью, которая так и сквозила во всем их поведении, это еще более располагало к ним.
— А теперь я покажу крошек, — тем временем продолжала дрессировщица, как видно без памяти влюбленная в своих питомцев. — Они очень уютные, такие дуси! Посмотрите…
Щенки копошились в гнезде под столом, на котором стояло зеркало-трельяжик и в беспорядке были разложены разные гримировальные принадлежности. Хозяйка извлекла одного и показала, повертывая на руках, как, любуясь, повертывают младенца.
Щенок был толстый, гладкий и позволял делать с собой что угодно. Кожа на нем висела складочками, глаза были затянуты каким-то сиреневым туманцем. Точно так же выглядел другой, не отличить. Все они были совершенно одинаковы, будто наштампованы, как гайки.
— Какие чудные, — восхитилась Марта Аникьевна, женщина добрая и чувствительная.
— Прелесть, — подтвердил Виктор Андреевич.
— Возьмем?
— Какой разговор! Я — как ты…
— Одну минуточку, — сказала собачья хозяйка. — Поскольку это очень хорошие щенки и я отдаю их совершенно бесплатно, лишь бы в хорошие руки, я хотела бы знать, к кому они попадут…
Она с удовлетворением восприняла сообщение, что у супругов отдельная квартирка, сад, прожиточный минимум достаточный, чтобы прокормиться всем. Обсуждали так, как будто речь шла об усыновлении ребенка, не меньше.
— А любить вы его будете? Вы извините, что я вхожу во все подробности, но, знаете, иначе нельзя. Если нет страсти, лучше не брать. Это же будет такой друг, такой друг, — тараторила она. — Как человек! Я им жизнью обязана… Шерри-Бренди! Шерри-Бренди!… Шерка! — На этот оклик явилась еще одна боксериха, медлительная и грузная. — Она спасла меня! Как? Очень просто. Мы шли весной… А она у меня уже пенсионерка, старая, ходит трух-трух, трух-трух. Ну вот, идем, вдруг она рванулась в сторону, меня потянула за собой… Я чуть не упала! И в ту же секунду грохнулась обледенелая глыба снега с крыши. Как раз бы на меня… Говорят, собаки предчувствуют землетрясения и перед опасностью тянут хозяев из помещений… А сон у вас хороший? Кто страдает бессонницей, заводи боксера: такой уютный храп по ночам… У них изогнута носовая перегородка. С двух месяцев уже храпят!… Да! На каком этаже вы живете? А то я знаю случай: годовичок перепрыгнул перила балкона и упал с четвертого этажа… У вас — первый? Чудесно…
Право, и смешно и трогательно.
Как назвать щенка… Целая проблема!
Когда нужно, как раз не подберешь клички по вкусу. Следовало посоветоваться с владелицей боксерного выводка: уж она-то наверняка знает их уйму.
Апаш… По-французски — «хулиган», «бандит». Причем же тут милый маленький песик? Не годится. Жуир. Звучно, но как-то легкомысленно. Биг-Бен. Биг-Радж. Битт-Бой… Вот это уже неплохо. По Грину — «Битт-Бой, приносящий счастье». Может быть, малыш тоже принесет счастье? Правда, в документе, который вручила новым владельцам щенка его прежняя хозяйка, он назван (по происхождению) торжественно и совсем как немец-дворянин: «Грим фон Клаугдорф». Родовит, ничего не скажешь. Впрочем, циркачке-дрессировщице высокий титул ничуть не помешал звать боксика непочтительно Гришкой. Но так — уж слишком простецки… В общем, Битт-Бой лучше всего.
Итак, «крестины» состоялись. Битт-Бой, да?
А Приносящий Счастье молчит и таращит на окружающих свои глазенки, которые и впрямь никак не назовешь глупыми.
Есть ли более занятное существо? Ну дала же природа такой философский вид… Он — как старый мудрец: сидит и смотрит, глубокомысленно, терпеливо, снисходительно. Мордастый, четырехугольный, лапы толстенные. Уши висят, брыли спущены, физиономия вся в старческих морщинах (кожи у него явно «на вырост»!), затылочный бугор выпирает, голова домиком, глаза прямо-таки человечьи. Сидит и думает, и, кажется, сейчас что-то скажет, к примеру: «Зачем я явился на свет? Чего хорошего? Поневоле сморщишься…»
Настоящий маленький львенок не львенок — в общем, что-то от большого могучего зверя. Гладкий, тяжелый, «обтекаемый».
Очень, очень серьезная личность.
«Тюфяк» — называла его подруга Марты Аникьевны, скептически настроенная к их увлечению собаководством. «Байбак!» — умилялся Виктор Андреевич, снимая щенка с весов: пятинедельный, тот тянул четыре килограмма с лишком.
В два месяца щенку купировали, то есть подрезали, уши и хвост. Отросли, длиннее сделались лапы. Как-то враз преобразившись внешне, он начал заметно меняться и в другом. Сделался живее, шумнее. Появилось упрямство. Лезет; скажешь: «Отстань!» — он будет стоять и смотреть, всем своим видом выражая: «А я хочу поласкаться, поиграть!…» В конце концов махнешь рукой и сделаешь по его. Поставит на своем.
Появилось этакое озорство, что ли. Сидит против вас, смотрит, не мигая; вдруг что-то не понравилось — метнется, как кобра, изгрызет, исслюнявит руки. Просто напасть какая-то!
— Он еще маленький, глупенький, он еще осознает, — успокаивала мужа добрая Марта Аникьевна.
И вправду: после четырех месяцев «осознал».
Уже в этом возрасте у него появилась тенденция хватать за запястье, хотя его никто не учил этому. Сказывался «фон Клаугдорф»: все его предки были полицейскими собаками.
Его «важное происхождение» вскоре напомнило о себе и по-другому… Звонок — почта. Виктор Андреевич растерянно вертел в руках извещение, врученное под расписку…
— Ты знаешь, Марта, нас вызывают в секцию…
— В какую еще там секцию? Я никаких секций не знаю.
— В секцию боксеристов. Требуют показать Битт-Боя…
Оказалось, цирковая дрессировщица — бывшая хозяйка Битт-Боя — позаботилась, дала куда следует сведения о всех щенках, и там уже взяли их на учет.
Раз вызывают — надо идти.
Виктор Андреевич нацепил галстук-бабочку, облачился в чесучовый старомодный пиджак, который всегда надевал в торжественных случаях, взял шляпу, трость, Битт-Боя на поводок и отправился.
Поверите ли, ничего подобного он не представлял себе прежде!
Публика в секции была самая пестрая, подходили новые посетители — пионеры, домохозяйки, солидные мужчины, но тон задавали три дамы-боксеристки. Одна, пожилая, председательствовала; другая, помоложе, видимо, была ее помощницей; третья вела запись. К ним приводили щенят и взрослых боксеров. Они их требовательно осматривали, измеряли рост, пропорции тела, глядели в зубы.
— Клык окрайка клык! — провозглашала специалистка по зубам, заглянув в пасть очередному подопечному, после чего тот, облизнувшись, принимался учащенно дышать, дергая языком и оглядываясь на своего владельца, точно спрашивая: «Для чего это делается?» Секретарша в это время что-то помечала в тетради.
— Прикус на пределе!
— Клык окрайка клык! Просто заклинание какое-то!
— Вы чем кормите свою собаку?
— Как чем? Что сам ем, то и даю.
Дамы переглянулись. «Какой ужас!» — читалось в их взглядах.
— Вы даете глицерофосфат?
Виктор Андреевич растерянно пожал плечами.
— А как вы его везли сюда?
— На трамвае…
— Как можно боксу на трамвае? У него будет пневмония! — с возмущением авторитетно заявила одна из заседавших.
Виктор Андреевич смущенно притих и смотрел, слушал, широко раскрыв от удивления глаза. Пневмония, глицерофосфат…
Боксеристы — какие-то тронутые люди. Возятся со своими боксерами, как с детьми; на щенках подгузнички, как на малых ребятах. Считают, что лучше их собак нет на свете, все остальные породы — ничто, плебеи, мразь. И все — на полном серьезе.
Смешной народ! Они могли часами обсуждать малейшие изменения в поведении своих любимцев, линии их кровей до двадцать пятого колена включительно, наперечет знали всех этих фон дер Клаугдорфов, фон Эйгельштейнов, Венус фон Фогельсбергов, Шерри фон Таубенсхойльдов… Тьфу ты, язык сломаешь!
Виктор Андреевич, почувствовавший себя вначале полнейшим невеждой в этой компании, постепенно успокоился, убедившись, что тут, видимо, было так заведено — о животных говорить, как о людях…
Впрочем, мало кто обращал внимание на странности боксеристок; важнее было то, что здесь действительно до тонкостей разбирались в боксерах; а ведь каждое занятие требует углубленных знаний. И за всеми чудачествами, в общем-то, скрывалось много дельного.
Получив тысячу наставлений, предупреждений, замечаний, Виктор Андреевич ушел домой взопревший. Крепко-накрепко запомнил: вторник — «боксериный день». Каждый вторник — пожалуйте сюда за советом, помощью, кому что требуется.
— Не забудьте, что собаку надо дрессировать! — напутствовали его на прощание.
Право, ну кто мог думать, что с этим Битт-Боем будет столько возни! Ведь образина. Морда четырехугольная, лицевые кости дегенеративно укорочены, головастый, всегда сопит (все боксеры сопуны, опять же из-за деформированной носовой полости). Недаром мальчишки на улице бегут следом: «У, бульдожка, бульдожка!» Пальцем нос вдавят и показывают — дразнят. А мил, мил, уже прилип к сердцу.
— У него мертвая схватка, — важно объясняет кто-нибудь из добровольной шумной свиты.
— Не схватка, а хватка, — поправляет Виктор Андреевич.
— Я знаю, — кричит другой, — у него смертельный укус!
Навьюченный до последней степени, Виктор Андреевич шествует на площадку — учить Битт-Боя. В инструкции сказано: нужно иметь поводок двухметровый, поводок десятиметровый, ошейник простой и ошейник строгий, намордник петельный, намордник глухой и так далее и тому подобное. Все это Виктор Андреевич напялил на себя и на собаку. Побрякивающую цепь обмотал вокруг пояса. Невысокий, сухонький, с этими атрибутами завзятого собаковода он представляет довольно-таки комичное зрелище. Устал невозможно. А еще надо заниматься.
Занятия. Инструктор командует «направо» — Виктор Андреевич неловко поворачивается налево.
— Направо! — повторяет инструктор. — Ах, направо? Пожалуйста…
— Что вы к каждому слову прибавляете «пожалуйста»?
— Простите, простите. Пожалуйста, не буду… Инструктор молодой, недавно демобилизованный из армии, для него все эти приемы — азбука.
— Кру-угом!
— Одну минуточку… — Потоптавшись, Виктор Андреевич делает поворот через правое плечо, один из всей шеренги и позже всех. — Ах, кажется, не так!… — И он раскручивается в обратную сторону.
— Простите, пожалуйста…
На лице инструктора мученическое выражение. «И для чего только создали этих интеллигентов!» — готов он произнести вслух.
Зато куда успешнее проходит то же самое у Битт-Боя. Правда, ему также приходится повторять одно и то же по нескольку раз; однако если уж он что запомнил — то запомнил.
Но — озорной, беда!
Он отлично пользовался слабостями хозяина. Идут в строю, внезапно Битт-Бой передними лапами охватывает ноги Виктора Андреевича. Бедняга валится наземь. После, поднимаясь, бормочет:
— Извините, пожалуйста, мы сейчас…
Или — подпрыгнет и ударит всеми четырьмя лапами в грудь. Конечно, Виктор Андреевич опять с ног долой. Надо бы взгреть Битт-Боя за эти штучки как следует, а у Виктора Андреевича не поднимается рука. За всю жизнь не причинил никому ни одной неприятности.
Иногда Битт-Бой идет рядом без поводка; выражение умнейшее, образец повиновения и добропорядочности.
И вдруг — прыг в сторону, на морде восторг: «Поймай меня!» Взбрыкнет как раз тогда, когда не ждешь. Типично боксерское.
Впрочем, учеба не прошла бесследно и для Виктора Андреевича. Тоже усвоил кое-что. Например, ведет бокса. Плут увидел впереди столбик; в глазах мгновенно пронеслось: рвануть туда! А Виктор Андреевич уже начеку, строгий взгляд на воспитанника. И тот сразу обмяк, языком зашлепал, пытаясь виновато лизнуть руку: извини, мол!
Никто ничего не заметил, а эти двое поговорили между собой.
Постепенно открывались все новые черты характера боксера. Повадился лазать под забор, на территорию соседней дачи. А там хозяева — садоводы, розы прикопаны. Пес мял, ломал. Посыпались жалобы.
— Вы его вытяните чем-нибудь, когда увидите. Только не сильно, — скрепя сердце, дал разрешение Виктор Андреевич.
Соседка «вытянула» однажды пса метлой по спине. После этого он перестал ходить туда, но и соседку запомнил навсегда. Как услышит ее голос — рычит, беснуется.
Раз во дворе поднялся сильный шум, крик. Оказалось, соседка зачем-то сунулась в калитку (думала, Битт-Бой на прогулке), а он молчком хвать ее за руку. Уцепился и держит. Кое-как заставили отпустить. Разжимать пришлось.
Вот уж истинно: памятлив и злопамятен.
Правду сказать, особа неприятная, вечная скандалистка. Оскорблений, брани было потом — кое-как урегулировали конфликт. Зато и она с тех пор больше не совалась к боксеру.
Самолюбив — необычайно. Ударишь по морде — обязательно огрызнется. Шлепнешь по заду — воспринимает, как наказание.
Взял манеру: надоест заниматься — набросится на хозяина, зубами делает перехваты на плече, правда не сильно, так, чтобы не прокусить, но — ощутимо. Скажут ему: «Ну, хватит, пошли домой» — тотчас отпустит и направится с площадки.
Уравновешен. Выдержка великолепная. И в то же время — темперамент, впору хоть доберман-пинчеру.
Возьмется драться — ну, держись! Противника сшибает плечом, грудью и лапами. При прыжке на человека тоже бьет одновременно всеми четырьмя лапами, как при прыжке на барьер. Брык — и готово: сбить кого-либо с ног ничего не стоит. Как-то сбил ради озорства случайную «тетю» (правда, «тетя» была легкая, сухонькая). Сбил парня-футболиста. Не устоит даже сильный мужчина.
Прыгуч — поразительно. Барьер в два метра — пустяк, семечки. Как-то положили лакомство на дерево, на высоте двух с половиной метров над землей. Пес преспокойненько вспрыгнул, съел и так же расчетливо-неторопливо соскочил обратно.
— Этого вашего брыкуна никакая загородка не удержит, — говорила немолодая дворничиха, соседка с другой стороны. — Давеча мету улицу, а ему, видите ли, метлой захотелось поиграть. Через забор шасть и уцепился… Я к себе тяну, он — к себе… Насилу отбила! Поиграл — и домой, опять через забор. Ему что? Брык — сюда, брык — туда. Как в цирке! Брык-брык…
Брык-Брык… забавно! А может, Брыки-Брыки? Звучит неплохо.
А какая прелесть — дома. Сама непосредственность! Дали ему студень. А он принес и шлеп хозяйке на колени. Испортил Марте Аникьевне новое платье. Но разве можно наказывать его за это: лучший порыв души, поделился лакомством!
Марта Аникьевна стала ему укоризненно выговаривать за это, а он… Да вы же еще не знаете, на что способен боксер!
Ученые мужи утверждают, что тут дело тоже в укороченных челюстных костях. Так или не так, судить трудно, но факт остается фактом (все, кто держал боксеров, подтверждают это), что боксер способен выговаривать некоторые слова. Да, да! Или хотя бы по крайней мере одно. И это слово он произнес в тот вечер, когда провинился перед Мартой Аникьевной.
Вытряхнув студень из подола в чашку пса, она что-то говорила ему, а он, по интонации ее голоса поняв, что проштрафился, заюлил, зашлепал языком и вдруг из его пасти совершенно явственно прозвучало: «Мам-ма!».
Вначале Марта Аникьевна подумала, что ослышалась, что постоянная тоска по сыну привела к тому, что она случайное сочетание звуков приняла за нечто членораздельное, но когда Битт-Бой повторил это еще раз, а потом еще, она схватилась за сердце и в полной растерянности опустилась на стул. Пес обрадованно подскочил к ней…
— А я как села на стул, — рассказывала потом Марта Аникьевна, — так подняться мне никаких сил. Собака, и вдруг говорит «мама»… Может, показалось, уж и не знаю… Да о том ли речь! Сынок стоит перед глазами. Голос его слышу: «Мама, мама, мама…» С тех пор, как погиб, никто не называл меня так. Чуть рассудка не лишилась…
Позднее она узнала, что многие боксеристы специально учат своих четвероногих любимцев выговаривать это слово.
«Интеллектуальный пес», — сказала про него подруга Марты Аникьевны, не менее ее потрясенная его способностями.
Вот когда он по-настоящему вошел в сердце. Отныне и навсегда в нем стало нравиться все. И то, что он такой лизуха и слюнявка. И что отхрапывает по ночам на всю квартиру. Как-то зашла знакомая вечерком, сидели-беседовали, внезапно она прислушалась и спросила:
— Кто это у вас храпит?
Храпел, надо сказать, как пьяный мужик.
— Гришка…
— Гришка?!.
— Ну… Брыки-Брыки. Битт-Бой…
Гришка, Брыки-Брыки, Битт-Бой… Спутаешься тут!
Но, право, ему и Гришка, пожалуй, идет: такой сорванец… именно — Гришка! И как-то еще ближе, проще, по-нашему.
А сколько изящества во всех движениях! Упруг, мускулист, идет — как танцует. Порода — во всех повадках.
Правда, с его «мам-ма» не обошлось и без курьезов.
Виктор Андреевич ночь не спал, ворочался: завтра собачка сдает экзамен — предстояли испытания по дрессировке. Наутро бокса поставили на охрану. Ему командуют: «Фасс!», а он пошлепал языком — и вдруг: «Мам-ма!…»
Однако прошло немного времени — и Брыки-Брыки так работал на окарауливании, как будто старый сторожевой пес.
Конечно, он только собака… И все же порой нельзя без какой-то душевной неловкости смотреть ему прямо в глаза. Кажется, что в них присутствует мысль, есть что-то от человека. Недаром все знающие эту породу утверждают, что ни одна собака, ни одно животное вообще не очеловечиваются так, как боксер. Эта короткомордость, делающая его похожим на обезьяну, и взгляд, как бы желающий что-то сообщить вам… Право, они заставляли задуматься даже менее наблюдательного человека. Только подержав боксера, понимаешь, почему случайное уродство (ведь когда-то собаки с укороченной челюстью и курносой мордой были случайным явлением, отклонением от правил) люди сделали породой, прихоть природы возвели в достоинство.
Выяснилось, например, что ему нравится автомобиль, любит кататься. Но не в том суть. Интересно вот что: во время езды смотрит в ветровое стекло и, если что-то проехали, сейчас же оборачивается, чтобы бросить взгляд через заднее окно, — знает, что может увидеть там. Стало быть — тоже зачатки каких-то разумных действий?
Рафинирование породы достигло в боксере, пожалуй, наивысшего совершенства, работа селекционера здесь наиболее ярко выражена.
Именно все это и делает боксеристов фанатиками, теряющими подчас чувство меры и юмора (правда, заметим попутно, без фанатизма, одержимости, пожалуй, не создашь ничего достойного внимания и удивления!). Отсюда рождается и какое-то особое отношение, почтение, что ли, к боксеру. И когда однажды в секции Виктора Андреевича спросили, доволен ли он питомцем, Виктор Андреевич помолчал и ответил:
— Было бы лучше, если бы он был меньше человеком и больше собакой…
Да, взял за сердце, взял.
На удивительном четвероногом, ставшем поистине членом семьи двух престарелых пенсионеров, сосредоточилась теперь вся их привязанность, которую они прежде дарили сыну. Все-таки живое существо, которое может приласкаться, ответить теплом на тепло. И даже если бы он не совершил то, что совершил, все равно он дороже дорогого, с ним они не расстались бы ни за что.
До этого жили, в общем, довольно уединенно; теперь стали чаще выходить из дому, встречаться с людьми. Но без собаки — никуда.
И когда поехали на отдых по путевке, тоже взяли Брыки-Брыки с собой.
Брыки-Брыки (будем называть его так, ибо это больше всего подходит к нему) на лоне природы раскрылся еще полнее.
Оказалось — умеет нырять. Может нырнуть за костью, за камнем. За лодкой плывет хоть пять километров, «стилем кроль». Выставит нос, сопит, отдувается и плывет, энергично работая лапами.
Там, на лоне природы, поджидали и самые серьезные испытания…
Раз повстречались с лосем. Он зашел на территорию Дома отдыха. Марта Аникьевна и Виктор Андреевич зовут питомца — не идет. Глядь, а лось и собака кружатся на лужайке. Красавец сохатый — громадный, рога тяжелые! — старался либо боднуть, либо ударить передними ногами и все поворачивался корпусом к Брыки-Брыки, а тот с упрямством и сноровкой, достойными его породы, пригнув голову и отвесив брыли, сопя, старался зайти сзади, чтоб вспрыгнуть противнику на загривок.
Смел, смел. Настоящий бойцовый пес. Дает себя знать кровь булленбейцеров, применявшихся в старину в Германии и некоторых других странах для травли быка. И ухватки те же.
Их разогнали. Лось, оглядываясь и не очень пугаясь присутствия людей, неторопливой отмашью пустился к лесу. А пес еще долго сердито сопел и пыхтел, порываясь преследовать.
Хуже вышло знакомство с коровами. В стаде оказался бык. Он первый заметил собаку и, видимо приняв за волка, пошел на нее. Брыки-Брыки лучше бы отступить. Он — тоже в бой. Отваги — через край. Сам напал на быка (опять сказались предки-быкодавы!). Коровы со всех сторон зажали бокса. Виктор Андреевич, свидетель этой сцены, перепугался: пропал пес! Но Брыки-Брыки своим обычным приемом вспрыгнул на спину одной рогатой противницы, потом — другой, да так, по спинам, невредимый, и вырвался из кольца.
А вскоре произошла и та, роковая встреча, памятная на всю жизнь…
День был чудесный. Солнце грело, от земли исходил одуряющий аромат, бабочки перепархивали с цветка на цветок. Незаметно Виктор Андреевич и Марта Аникьевна забрели в глубь леса. Брыки-Брыки по обыкновению бежал впереди, принюхиваясь к встречным предметам, порой почти скрываясь в гущине трав.
Марта Аникьевна отстала, собирая ромашки. Виктор Андреевич увидел подберезовик, нагнулся, чтоб его сломить, и в тот же миг что-то тяжелое, мохнатое совершенно бесшумно внезапно обрушилось на него, свалив, подмяв под себя.
Это была рысь. Затаившись на суку, она уже давно следила за жертвой, выжидая, когда та приблизится на доступное для прыжка расстояние. Виктор Андреевич не успел ни закричать, ни защититься. Он чувствовал лишь, как зверь терзает, давит его всей тяжестью. Острые когти расцарапали лицо, проникли под одежду[24].
Но это продолжалось, быть может, лишь секунду-две, а может, и какие-то доли секунды — время перестало существовать. Раздалось яростное рычание, рысь зашипела, как шипят в драке все кошки, но только во много раз сильнее, и оставила Виктора Андреевича, атакованная Брыки-Брыки.
Собака и зверь сплелись в один клубок. Если рысь старалась как можно больше шуметь, чтоб испугать противника, подбодряя тем себя, то боксер действовал совершенно безмолвно. Вот когда в полной мере проявилась его знаменитая хватка, которую, очевидно, не случайно назвали мертвой и которая напоминала о себе еще тогда, когда он держал соседку за руку. Сейчас Брыки-Брыки впился в шею рыси. Она таскала его за собой, старалась сбросить, но он висел на ней, как капкан. Если бы даже хотел, он все равно не смог бы разжать сейчас челюсти. Но, конечна, не инстинктивная привычка к крепкой хватке, свойственная короткомордым собакам, а извечная преданность человеку привела его в такое состояние. Человек взрастил собаку — теперь она боролась за человека.
Виктор Андреевич поднялся. Лицо его было залито кровью, рубашка порвана, ноги подламывались. Он хотел кого-нибудь крикнуть, позвать на помощь хотя бы Марту Аникьевну, но голос пропал. Страх, необоримый, подлый страх охватил его, сжал тисками грудь. Бежать, спасаться! Успеть отвести от себя гибель, пока доблестный Брыки-Брыки мужественно сражается с врагом. И, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, хватаясь за кусты и ветви деревьев, чтобы не упасть, Виктор Андреевич поспешил прочь от этого места… Скорей, скорей, пока рысь снова не набросится на него!
Недаром он всегда считался сугубо штатским человеком; даже на мирных занятиях в строю не умел повернуться как нужно, в жизни не обидел и мухи. А тут такая передряга… И более храбрый мог растеряться и спасовать.
Он остановился, услышав испуганный возглас жены:
— Что с тобой?! В каком ты виде! Что там за шум? Побледневшая Марта Аникьевна бросилась к мужу и замерла, с полуслова поняв, что произошло.
— Пойдем скорее… — сказал Виктор Андреевич.
— А как же он?
— Он все равно погиб… Слышишь, он даже не лает…
— Нет, нет, мы не имеем права его бросать! Как ты можешь так говорить? Мы должны что-то сделать для него…
Виктор Андреевич обрел, наконец, мужество. Близость Марты Аникьевны немного успокоила его. Но он еще медлил, не зная, что предпринять, напряженно прислушиваясь.
Шум схватки прекратился. Стало тихо. И вдруг они услышали жалобное повизгивание. Израненный, полуослепший, Брыки-Брыки — их любимый Брыки-Брыки, говоривший «мам-ма», Брыки-Брыки, приносящий счастье, — полз на животе. Он полз, оставляя за собой кровавую полосу. Задние лапы волочились, он полз лишь на передних. Он одержал победу, придушил рысь, но какой ценой!…
Старики кинулись к нему. Трясущимися руками Виктор Андреевич стал ощупывать израненное животное.
— Как мы его понесем?…
— Сними макинтош…
Расстелив макинтош, они положили на него Брыки-Брыки, а он еще благодарно лизнул их; затем, взявшись с двух сторон за концы, осторожно приподняли и понесли.
Но он был тяжелый, а они от всего пережитого совсем лишились сил. Тогда они опустили ношу на землю и потащили волоком, один — за один конец подстилки, другая — за другой, стараясь выбирать дорогу поровнее, а Брыки-Брыки, все еще тихонько поскуливая и вздрагивая, как в ознобе, постепенно затихал…
рунет
Ответ
Для того, чтобы писать сообщения в форуме, необходима регистрация. Мы приглашаем вас зарегистрироваться, это не сложно.
Если вы уже зарегистрированный пользователь - введите свой логин и пароль в полях авторизации - вверхний левый угол наших страниц.
Об этом форуме
Данная страница - это форум группы Треп за жизнь.
Данная группа публична. Это значит, что на неё распространяются правила сайта, а за их соблюдением следит администрация группы.
Администрация группы: Bonny2009, Ньюфаундлендовед, Соziдатель